Либерия

"В том числе в подобных разговорах", — с досадой подумал я. Какой смысл спорить с человеком о том, в чем он совершенно не разбирается? Меня всегда удивляла безапелляционность, с которой суждения о музыке высказывают люди, не имеющие к ней ни малейшего отношения. Эти "эксперты" могут не знать, чем отличается мажор от минора, зато легко отличают попсу от непопсы.

Я встал со стула и подошел к зеркалу, висевшему на стене у входной двери. Увидев свое отражение, я невольно вздрогнул... На меня смотрел худой небритый парень с колючими блеклыми глазами. Молодой, но какой-то очень изможденный и усталый. Над впалыми щеками торчали острые скулы. У краев презрительно изогнутого рта образовались высокомерные складки. Пряди редких русых волос неровно ложились на узкие плечи. Кожа имела восковой вид... Я был похож на свежего покойника, которому надоело лежать в гробу, куда его уложили скорбящие родственники; улучив момент, когда рядом никого не было, он решил немного прогуляться по комнате, размять ноги и, случайно глянув на себя в зеркало, удивился тому, какой нездоровый у него теперь вид...

Вообще-то, примерно так я всегда и хотел выглядеть — меня с детства привлекал образ сумасшедшего аутсайдера.

Я жил на окраине Минска, в самом криминальном районе города. Здесь царил культ грубой мужественности, были популярны варварские развлечения — напиться и подраться, нацарапать "хуй" на чужой машине, поиздеваться над теми, кто послабее. Здесь и девушки, и парни вели себя одинаково: сидя на лавках у подъездов, пили пиво из полуторалитровых бутылок, ели семки и матерились со знанием дела, громко и смачно. Мои сверстники занимались карате и качали мускулы, а я прогуливал физкультуру, труды и военную подготовку, писал стихи об одиночестве и рисовал монстров в тетрадях.

Такие замечательные вещи, как цветущее здоровье, румянец на щеках, крепкая шея, сильная спина, мускулистые руки и, в особенности, мускулистые ноги, казались мне пошлыми и отвратительными. Мне было физически неприятно смотреть на пышущих здоровьем, самоуверенных, громких, бодрых людей.

А что именно мне нравилось? Точно я не знал. Проявления упадка, сумрак, скорбь, неестественная худоба, сломанные вещи. Меня привлекала смерть.

Забыв про окружающий мир, я внимательно рассматривал свое отражение в зеркале, как будто это был совсем не я, а посторонний, незнакомый человек — и этот человек почему-то не внушал мне симпатии. Блин, а не застрял ли я в некой промежуточной стадии своего развития? Возможно, я слишком долго был гусеницей, и мне давно пора было превратиться во что-то другое — но во что именно и как? Стать таким, как те люди за столом в баре "Полундра"? Дремать перед телевизором, строить дачу, копить на машину? Нет, только не это! Но в своем нынешнем виде я был, пожалуй, даже отвратительнее, чем они... Я внимательно смотрел себе в глаза, пытаясь увидеть там ответы на свои вопросы.

Я первым в своей школе стал пить и курить, первым стал всерьез встречаться с девочкой, первым отрастил длинные волосы, первым же обрил голову наголо — и первым вылетел из школы с четырьмя годовыми двойками (этим фактом я гордился, пожалуй, больше всего). В последующие годы я, главным образом, посылал всех на хуй, хлопал дверями и сжигал мосты. Теперь, в свои двадцать пять, я был похож на подростка, который долгое время голодал и страдал хроническими болезнями. Я поднял руку и пошевелил пальцами — они выглядели так, как будто были вылеплены из глины. Может быть, я уже умираю? Я прислушался к биению своего сердца: его стук был какой-то рваный, прерывистый, неуверенный; время от времени что-то кололо в левой части груди. Я вдыхал воздух с трудом; легкие как будто не хотели расширяться. Суставы скрипели при каждом движении, в них что-то щелкало и хрустело. Живот как-то странно ныл; я чувствовал непонятную тяжесть в желудке. Ужасно болели почки — в нижней части спины, в области поясницы. Печень, видимо, сильно увеличилась, ее верх упирался в ребра и легкое, а низ давил на желчный и мочевой пузыри. Яйца как будто тянуло вниз; скорее всего это трихомоноз или хламидиоз. Судя по боли в заднице, у меня начинался геморрой. Шею свело судорогой, и голова против моей воли запрокидывалась назад. Черепная коробка так сильно сдавила мозг, что думать даже самую маленькую и простую мысль было очень больно. Правое веко охватил нервный тик, и оно бешено прыгало вверх-вниз, как крыло раненой бабочки...

Содрогаясь всем телом, я оперся руками на зеркало и обрушил его на пол. Раздался оглушительный звон разбитого стекла. Я ошеломленно смотрел то на осколки, живописно разбросанные по полу, то на удивленные лица приятелей, то на китайцев, застывших с пивными банками в руках.