Либертанго

Договорились до того, что решили как-нибудь сходить в ресторан. Ципи родилась и выросла в Иерусалиме, так что у нее имелись любимые места. Это превратилось в традицию: время от времени они выбирались поужинать, всякий раз в другой ресторан – итальянский, французский, аргентинский… Отношения их носили сугубо платонический характер.

Еще в патруле работала Карина. Она приехала из Вильнюса и училась на подготовительном отделении. Карина не подвергала сомнению авторитет Макса и без споров следовала за ним, будь то комната друзей или иное подходящее, чтобы скоротать рабочее время, место. Если соседки-израильтянки не было дома, они могли пойти к Карине, и тогда она угощала его каким-нибудь из своих фирменных блюд.

Карина была веселой и в его вкусе: длинные черные волосы, чуть заметная полнота. Одной теплой ночью они лежали на траве, хоронясь от начальства в закутке между корпусами. Светили звезды, и, пресытившись разговорами, Макс с Кариной поддались поэзии момента… Эх, Вася, Вася!

Впоследствии ни он, ни она больше не делали шагов друг другу навстречу. У Карины (казалось Максу) имелись свои резоны. Для себя же он рассудил, что случайная связь – одно, а постоянная – много больше, чем одно. (Судьба же как раз вознамерилась убедительно продемонстрировать, что случайностей не бывает, а случайных связей – подавно.)

Максу не терпелось поскорее закончить учебу и выплыть на широкие воды жизни, где больше не придется учиться, работать ночами, жить в комнате с соседом, питаться чем попало, испытывать недосып и нехватку денег.

Он сдавал сессии, переходил с курса на курс, продолжал встречаться с Мариной. Но ее время не ждало: уговоры жениться стали перемежаться упреками в том, что она потратила с ним свои лучшие годы…

Среди ровесников Макса имелись женатые. Были и такие, кто хотел жениться – не на конкретной женщине, а вообще. Этого Макс не понимал в принципе, подобное желание виделось абсурдным. Умозрительно он допускал ситуацию, когда настолько привыкаешь к человеку, что в жертву привычке отдаешь жизнь. В таких случаях привычку переименовывают для оправдания в «любовь», чтобы через достаточно краткий срок моральной и бытовой взаимообязаловки убедиться, что любовь путать с привычкой не стоило. Что же касается любви как таковой (Макс не отрицал возможность любви, что бы это ни значило), женитьба представлялась вернейшим способом заморить ее на корню.

Такой, как есть, Марину он уже не устраивал, ей требовалось «будущее». Но обоюдная привычка пересиливала, и эта связь тянулась, радуя всё меньше. Входя в положение подруги, Макс намекал, что с ее стороны благоразумно будет подыскать иную партию, поскольку перспектив у них нет.

Наконец он окончил учебу, получил степень бакалавра, и его призвали в армию (все эти годы он пользовался отсрочкой для студентов-репатриантов). Мир предоставил двоим естественную возможность завершить отношения.

***

В таком ракурсе – снизу и сбоку – верблюжья колючка уже не выглядит однородным ковром. Скорее, лоскутным одеялом. Оказывается, там, где отдельные группы колючих кустов соединяются в единое покрывало, проходит своего рода извилистый шов – в нём колючка помельче и пореже. Ползти вдоль этого «шва» не так больно, зато путь выходит длиннее.

До конца остается много, метров пятьдесят – до веревки, натянутой меж двух колышков. Но о конце пути думать сейчас не время, конца может и вовсе не быть: командир, сука, непредсказуем. Поэтому правильнее сосредоточиться на текущем моменте.

Каждый метр – да какое там! – каждый сантиметр этого пути тернистого с боем дается. Макс ползет, сжимая в руках автоматическую винтовку М-16, попеременно загребая: справа – прикладом, слева – запястьем с обернутым поверх часов (чтобы не бликовали на солнце) широким брезентовым чехлом. Руки с грехом пополам защищены: приклад и брезент принимают шипы на себя. Туловище тоже прикрыто: разгрузочный жилет не проткнешь. А вот дальше – хуже. Ноги: при малейшем движении в мягкую плоть вгоняются десятки шипов, и столько же из нее выходят. Хуже всего – в паху. Если б только заранее знать, надел бы все свои трусы, одни поверх других – все без остатка! А так – словно ерзающий терновый венок на гениталиях, не растерзал бы в клочья. Лучше об этом не думать. Лучше – о постороннем.

Вон Йоси – рядом волочится, стенает в голос. Тезка его – ветхозаветный Иосиф – вообще во рву связанный валялся, где-то неподалеку. Тоже стенал, наверное, не прекращая, пока свои же братья его арабам не продали. За двадцать сребреников. Это после подорожало…

Стенать не запрещается, а вот если поднимешь зад хоть немного, командир, сука, сразу примечает, фамилию твою выгаркивает – зад сам опускается, на колючки тебя насаживает. Йоси-то еще хуже, наверное, приходится. Он в неосознанном еще возрасте заключил союз с Богом – крайней плоти лишился. Сейчас, небось, лишний бы раз подумал, с кем стоит союз заключать, а с кем – не раньше, чем пустыню эту одолеешь в терновом венке на член надетом. Зато, когда доползет, будет хвастать, что верблюжью колючку поимел…