Либертанго

Внезапно настроение моего визави меняется:

– Да срал я на другие страны! (I don’t give a shit!..) Кто не был в Индии, тот не поймет… – Он делает жест рукой, словно мне бесполезно что-либо объяснять, и некоторое время мрачно жует, погрузившись в себя. Наконец говорит: – Там вообще всё иначе. У индусов не бывает работы. Работа – у нас. У них – карма. Там, если, скажем, принадлежишь касте, занимающейся сожжением трупов, будешь с раннего детства носить дрова к погребальным кострам. Состаришься и умрешь – нося и нося эти дрова. И ни разу не посетуешь на жизнь, потому что знаешь: ты отрабатываешь карму.

Внезапно я очень ярко представляю себе этих индусов, вижу спускающиеся к Ганге высокие каменные ступени – гхаты… В трупном чаду, день за днем, год за годом, век за веком смуглые люди таскают по гхатам гигантские поленья для сжигания мертвецов. Я один из них, несу на плече корявую дровину. Она сгорает, я приношу следующую. За ней – еще. И еще… Я – счастливый – делаю свое дело…

– То есть, – говорю я, – истинная справедливость не в том, что все равны, а в том, чтобы каждому – свое?

– Именно, – говорит он. – И в Индии это понимают, этим живут. – Допив чай, он встает из-за стола. – Пойду собираться. Намасте.

Остается болезненный осадок, словно прикоснулся к заразе. И отчего-то жалко этого немца. Похоже, он и рад бы не ехать в Индию, но себе в этом не признается. Он не может не ехать, и мы с ним товарищи по несчастью: каждого толкают и гонят некие силы. Его – в Индию, а меня… Куда?

Записываю в блокнот: «Справедливость: не поровну, а каждому свое (немец-индуист)». Поможет не забыть разговор, воскресить образы.

Слоняюсь по городу. На одной из центральных мощеных булыжником площадей стоит сияющий черным лаком автомобиль «Волга». Это ГАЗ-21, как в фильме «Берегись автомобиля». Я не видел таких с тех пор, как уехал из России. Да и там они, конечно, в диковинку.

Возле машины – человек в черном костюме, чем-то даже напоминающий Смоктуновского. Держит табличку на немецком. По отдельным словам угадываю, что человек с машиной обслуживают свадьбы и прочие торжества. Внизу телефонный номер и подпись: «Vladimir». Несколько узкоглазых туристов, по-своему лопоча, фотографируют «Волгу».

Обхожу машину, любуюсь. Поглядываю на мужика, пытаюсь представить себе его жизнь. Он моложе моих родителей, вряд ли получает пенсию. Так что неплохо придумано. Да и владеть такой машиной, наверное – счастье. Хотя сильно счастливым он не выглядит. Заговорил бы с ним, да неловко…

Человек безразлично скользит по мне взглядом: едва ли кто сумеет опознать во мне русского. Да и какой я, к чертям, русский. Я – израильтянин. Сколь бы то ни было смешно.

Утром выхожу из города. Франкфурт невелик: час ходьбы и я возле трассы, на развязке. Снимаю рюкзак и ставлю рядом. Стою с вытянутой правой рукой и оттопыренным большим пальцем.

Автобан номер 3 приведет меня сегодня в Амстердам. Или не сегодня. Или не в Амстердам. По большому счету, не важно. Но необходимо представлять цель – так меня учили и так я привык. Может, со временем научусь другому: интуитивно выбирать путь, передвигаться без карт и заранее определенной цели. У истинных путешественников – тех, кто путешествует вглубь себя – нет и не может быть карты. Ведь они – первопроходцы. И цель им не нужна: они сами – цель. А мне приходится брать составленную кем-то карту, выбирать пункт назначения и ломиться к нему, не подозревая (подозревая!), что мой путь лежит вовсе не туда. Вот с чего это я, например, торчу тут уже час? Что если следует ехать не в Амстердам, а…

Резко тормозит красный двухместный кабриолет «Мазда» с опущенной крышей. За рулем женщина средних лет. Обращается по-немецки, затем переходит на английский:

– Попробуй рюкзак – в багажник…

Багажник – одно название: большую его часть занимает сложенная крыша. Рюкзак не влезает. Лихорадочно отстегиваю пенковый коврик и вынимаю из рюкзака спальный мешок. Оставшееся получается как-то умять. Коврик и спальник кидаю себе в ноги, и мы выносимся на автобан.

– Идеальный день для путешествия в кабриолете, – говорит женщина. – Солнце, ветер… Еду к подруге в Кёльн…

Она живо интересуется моей биографией. Скрывать нечего, и я раскладываю перед ней свою историю.

– Значит, ты покинул Россию из-за антисемитизма? – спрашивает она с состраданием в голосе.

– Вовсе нет, – говорю я и в подтверждение рассказываю, как лишь в десятилетнем возрасте узнал о своем происхождении от одноклассников. Но это только укрепляет ее подозрения. Да нет же: в России моя национальная принадлежность имела столь малое значение, что за десять лет вообще себя не проявила. А чтобы дразнить одноклассника, любой повод сгодится. И не стоит путать антисемитизм с дефицитом политкорректности, коей Россия и вправду не славилась испокон…