Либидисси

Вернувшись с Фредди на правый берег, мы последовали за ним в примыкающий к бульвару переулок, где быстро сгущались сумерки. Во дворе одного из домов стоял обещанный экипаж — повозка в форме большого, крашенного в черный цвет короба с двумя впряженными в нее мулами. Фредди договаривался с кучером на непонятной для нас смеси пидди-пидди и городских диалектов, но мы все же расслышали, что речь идет и о нашем желании посетить то место, где когда-то обретались баптисты. Наконец возница открыл искусно замаскированный лаз, и мы забрались в фургончик, где на скамейке с мягкой обивкой могли свободно разместиться два человека. А когда Фредди просунул в отверстие верхнюю часть своего тощего туловища, чтобы попрощаться с нами, мы схватили его под мышки и рывком втащили вовнутрь. Мягко, чуть ли не мягче, нежели, здраво рассуждая, это было возможно на нашем ново-пидди-пидди, ты сказал ему, что как сопровождающий он для нас просто бесценен. Раздвинувшись, мы втиснули сопротивляющегося между нами, усмирили точными ударами локтей его туловище, которое все время пыталось вздыбиться, и, огладив ладонями корпус и нижние конечности, убедились, что этот сухопарый человек не прячет под пиджаком или юбкой огнестрельное оружие.

20. Грусть

Я устроился на палубе, кроме меня на передних скамейках никого нет. Прогулочный катер заполнен менее чем наполовину. Почти все пассажиры разместились под палубой, где имеется маленький буфет и где, знакомя австралийских туристов с достопримечательностями, которые им еще только предстоит увидеть, трещит гид-переводчица. Лишь несколько японцев — может быть, те, что вчера в аэропорту на моих глазах вышли из самолета, — сидят вместе со мной в лунном, с оранжевым отливом, свете и наслаждаются свежестью бриза. Наше судно сначала поднялось немного вверх по реке, чтобы сделать разворот возле устья канала эгихейцев. При этом мы прошли совсем близко от моста, который считается в городе самым красивым. Имея плоский дугообразный выступ, застроенный по всей длине, он пересекает канал непосредственно перед местом его соединения с рекой. Рассказывают, что во время расправы над эгихейцами в зданиях на мосту расположились снайперы. Прицельный огонь вели и по спасающимся вплавь одиночкам, и по лодчонкам с целыми семьями: те надеялись, проскользнув под мостом, достичь реки. Работа стрелков затруднялась наличием множества трупов, брошенных в эгихейском квартале в канал и медленно двигавшихся, послушно слабому течению, к выступу моста. Когда город вспоминает о совершенных в нем злодеяниях, волны в этих рассказах всегда красны от крови. Но даже сейчас, в свете полной луны, мне видно, как по-будничному мутна вода, которая передается реке каналом. От стоков из свинарников буйно разрастаются водоросли, и просто не верится, чтобы человеческая кровь, даже в огромных количествах, могла преобразить буро-коричневый цвет в поблескивающий красноватый.

Когда я сообщил Кэлвину о своем желании обзавестись ручным огнестрельным оружием любой конструкции, он двусмысленно ухмыльнулся и, понизив голос, заявил мне, что я опоздал. И вообще: с тех пор как он меня знает, я всегда являюсь к шапочному разбору. Оставив меня в полном неведении относительно моих шансов приобрести желаемое, он вновь отправился к столику, за которым сидели те улыбчивые парни. А когда минут через пять потребовал от меня внушительную сумму в новых купюрах, я не решился спросить, что получу за эти деньги, — так неприятно мне было сознавать, что я со своей просьбой опоздал. Только теперь у меня есть время посмотреть, что же продал мне Кэлвин. Я достаю бумажный сверток, развертываю его и натыкаюсь пальцами на промасленную тряпицу, сквозь которую действительно проступают очертания небольшого ручного огнестрельного оружия. Внезапно инстинкт самосохранения заставляет меня оглянуться, и я вижу, что японцы наводят свои цифровые видеокамеры на правый берег. Наш катер приближается к мосту, возле которого он отчалил, чтобы пойти вверх и развернуться. Надо сдержать нетерпение. Лишь когда мы, пройдя под мостом, оставляем его позади и Гото притягивает к себе взгляды всех пассажиров, я быстро разворачиваю тряпицу.

Столетиями город славился искусством своих оружейных мастеров. Даже в музеях моей далекой родины есть сабли, кинжалы, мечи, попавшие на северо-запад по тогдашним торговым путям или в качестве трофеев. Новым владельцам они казались столь драгоценными, что не пускались в ход, а век за веком хранились в особых палатах, меж тем как другие виды оружия исчезали, уступая место более совершенным. Время заставило городских ремесленников заняться изготовлением и простого огнестрельного оружия. Сделанные в местных мастерских длинноствольные охотничьи ружья и по сей день пользуются у коллекционеров большим спросом, представляя собой, впрочем, разве что символическое орудие убийства. Не более чем украшением служат ныне и кривые кинжалы с искусной гравировкой; их по-прежнему делают в квартале кузнецов — как для внутреннего рынка, так и на экспорт.