...Либо с мечтой о смерти

— Хорошо-хорошо, хватит, — сжалился над ним Роу. — Мы поняли ваш мессидж. Переведите дыхание, расслабьтесь. Думаю, все здесь благодарны вам за рассказ, потребовавший таких волевых усилий.

— Спасибо, друг, — проникновенно откликнулся романтик Ниц.

— Я бы не смогла… о таком, — пробормотала Юдит в пространство.

— Итак, — психоаналитик вперил очи в Хью. — Вернемся к вам, наш молодой друг. Возможно, рассказы товарищей освежили вам память, и вы тоже поведаете что-нибудь интересное.

— Интересненькое, — вставил с усмешкой Джекоб.

Хью беззвучно помотал головой.

— Так-таки ничего? — не отставал Роу. — Совсем ничего?..

Юнец с неохотой разжал губы, словно делая всем великое одолжение.

— Ну… попервоначалу я испытывал блаженство. Такое, знаете, сравнимое с блаженством младенца-дауна, которому впервые позволили попрыгать на батуте. А потом картина переменилась. Я узрел собственные удивленные продолговатые внутренности, кем-то аккуратно извлеченные из туловища, размотанные и развешенные по ветвям окрестных печальных дерев. Как украшения на детский праздник. Кто-то зыбкий и лиловатый принялся наигрывать на них, как на арфе. Но мелодия не вдохновляла.

Роу вздохнул и пристально поглядел на рассказчика.

— Хью, это не ваш опыт. Вы пересказываете трип одного из ваших предшественников. Давно, между прочим, ушедшего с физического плана. Не представляю, где вы могли с ним познакомиться.

— Во сне. В кошмаре, если точнее.

— Может, прописать вам транквилизаторы? Мы очень хотим, мы просто жаждем услышать ваши, понимаете — ваши! — впечатления и переживания. Ну же, Хью!

Юнец не ответил. Взгляд глубоко посаженных глаз обдавал всю нашу компанию скопом хмурым презрением.

— Ну что ж, падать на колени и умолять разжать губы и родить пару связных словес я не стану, — Роу обиженно подергал бровями. — Лишь скажу, что вы непременно пожалеете о своем молчании. И совсем скоро! Но исправить ничего уже будет нельзя. Мне искренне жаль вас, юноша. — Выждав паузу, он встрепенулся и выпрямился. — Итак, подведем итоги! Опыт получился плодотворным, на мой взгляд. Ничего принципиально нового мы не обрели, обманывать не стану, но все наши труды и все ваши неприятные переживания в процессе эксперимента были не зря. Общими усилиями мы подтвердили известное ранее принципиальное и важное положение: тонкий мир, расположенный непосредственно над миром физическим, во многих своих аспектах субъективен. Те, кого мы встречаем там, их физический облик, манеры, поведение, во многом зависят от нашего воспитания, наших установок, предпочтений и мировоззрения. Так, Джекоб?

— Именно, — лениво откликнулся русский. Он снова зевнул, не сочтя нужным даже прикрыть зевок ладонью.

— Не хотите логически завершить мою мысль и подвести итоги?

— Почему бы нет? — Джекоб нагнулся вперед и почесал подбородок, прошуршав бородой. — Я никогда, признаюсь честно, не любил особо наших меньших родственников: всяких там кошек, хомячков и сусликов. Потому голодная нечисть в моем трипе привиделась мне в виде земной фауны.

— А как же кот? — спросил я. — Как же Мурзень, готовый валить даже тушкой?

Джекоб покосился в мою сторону.

— Мурзень — исключение. В нем было больше от человека, доброго старого кореша, чем от кота. И — если уж вам это так принципиально — я не заводил кота: он достался мне от сбежавшей жены вместе с остальным хламом.

— Понял, спасибо.

— Вы не любите животных, а Ниц терпеть не может насекомых! — радостно догадалась Юдит.

— Я много чего не могу терпеть, — торжественно возгласил Ниц. — И в первую очередь людей. «Поистине, человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым». А я еще не вырос до размеров моря. «Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя».

— О да! — поддакнул Джекоб. — Особенно пищеварительная система.

— «Некогда были вы обезьяной, и даже теперь…»

— А я-то порадовался, что нас сегодня почти не грузят гениальными словесами! — посетовал, усмехаясь, неугомонный русский.

«…И даже теперь еще человек больше обезьяна, чем иная из обезьян», — невозмутимо продолжил Ниц. — Но насекомые тоже достаточно омерзительны. По крайней мере, смотреть на них неприятнее, чем на мышей или медведей.

— Тогда почему Ницу не привиделись люди? — задал я резонный вопрос.

— Да, Ниц, почему? — переадресовал вопрос психоаналитик.

— Люди — это банально. Они окружают меня в физическом мире, и их появление не смогло бы меня существенно огорчить или шокировать.

— Логично, — согласился Роу.

— А для меня, получается, самые омерзительные — пиявки? — спросила Юдит.

— А есть что-то, что пугает и отвращает вас больше? — поинтересовался Джекоб.

— Как и Ница: люди.

— На людей, как мудро отметил Ниц, вы вполне нагляделись в нашем мире.

— А мои христианские черти? Как быть с ними? — вставил я в общий хор свой тенорок.

— А вас не воспитывали в детстве в христианской вере? — спросил русский.

— Ну, наверное, как многих. Родители были лютеранами, и до четырнадцати лет я ходил в воскресную школу.

— Вот видите!