Личинки иноземных мух

   К сожалению, молодой человек был очень робок в отношениях с женщинами. О выражении чувств нечего было и помышлять. Во-первых, девушка не была одинокой. Во-вторых, старший лейтенант очень стыдился своих ног. Тонкие, коленчатые и слегка разогнутые посередине ноги никак не соответствовали остальной богатырской фигуре – с огромными покатыми плечами, здоровенными ручищами, чересчур могучим животом. Венчала странный комплект свирепая, коротко стриженная голова, посаженная прямо в торс, безо всякой шеи. Из головы исходил удивительно высокий, иногда срывающийся на фальцет голос. И это было и самое главное, и – в-третьих.

   Поэтому Леонид Николаевич всегда краснел, когда ему приходилось встречаться с Валей, он таращил глаза и непременно отдавал честь. Даже при «пустой» голове. Застенчивая девушка загадочно улыбалась и опускала глаза. Что вовсе не мешало ей внимательно наблюдать за эволюцией чувств военнослужащего. И в женской головушке крутились, крутились разные мысли. А подумать ей было о чём. Прапорщик Подобуев – свой парень, из детства. Любовь ли это, или привычка? Какие перспективы у карьеры прапорщика? Через двадцать лет службы – старший прапорщик? Иное дело – офицер. У него и сейчас уже отдельная «двушка» в новой панельке. Вот и думай, Валя, пока детей нет.

   И как-то однажды, тоскливым осенним вечером, произошёл случай. В канун очередной проверки Командир велел привести бумаги в порядок. Пересмотреть, переложить, рассортировать приказы; перепечатать мятые и замызганные; к утру. Армия ведь.

   И вот стучит Валя по клавишам, а дежурит по штабу старший лейтенант Тыртышный. И ни одной человеческой души в штабе больше нет. Только охраняет батальонное знамя рядовой Ахмедов.

   Осень самая ранняя, а вечера уже прохладные. С Балтики тянет туманной сыростью. Холодно Вале в одной блузке, и чай не согревает. Тем более, что много не выпьешь – туалета в штабе нет. Надо идти на улицу в дощатое сооружение, следить, чтобы не зацепиться за гвоздь и держать дверь изнутри. И тут входит старший лейтенант Тыртышный. Красный, как из бани, и потому такой же потный. «Может быть, Валенька, Вам шинель какую дать? Замерзаете ведь…» Говорит писклявым голосом, и смотрит через пузо на свой сапог.

   «Спасибо, Леонид Николаевич. Шинель мне не надо. А нельзя ли послать кого-нибудь ко мне домой, у мужа свитер попросить?»

   Тыртышный широко разводит руками и смотрит на другой сапог. «Это я сейчас, вмиг!» Чуть не бегом выходит из комнаты, на ходу пишет в блокноте, вырывает листок. «Дневальный, дневальный!!! На-ка тебе адрес прапорщика Подобуева. Дуй к нему в Городок, попросишь для Валентины Сергевны свитер.»

   «Ни магу пакинут флаг, товарищ комантир!» Скалится Ахмедов.

   «Бегом, товарищ солдат!» неожиданным для всех басом ревёт Тыртышный. Ахмедов видит вздувшиеся вены на лбу офицера и бежит, зажав в кулачке бумажку с адресом.

   «Трикотажный! Скажи мужу – трикотажный!» перевесившись через стол, кричит ему вслед Валя.

   Прапорщик Олег Подобуев занимал вместе с супругой Валей две маленькие комнаты на первом этаже старого немецкого коттеджа. На второй этаж пристроена отдельная лестница, и его жители имеют свою кухню, так что они не в счёт. Раньше в каждом таком коттедже жила семья одного фрица-лётчика, а теперь отлично помещалось несколько семей-победителей. Олегу повезло с соседями – третью комнату занимал молчаливый, суровый пьяница Сашка, сержант сверхсрочной службы. Когда-то они вместе остались в части, но Олег сразу закончил школу прапорщиков, а одинокого Сашку всё устраивало и так.

   Этим вечером наёмник сидел на кухне и смотрел, как Сашка в форменных трусах жарит кусок изъятой из столовой свинины. Оба они неспешно пили пиво и курили, пользуясь Валиным отсутствием. Свинина попалась возрастная, чёрные волосы щетины страшно топорщились внутри прозрачной шкуры. Раскалённый жир пузырился и шкворчал на сковороде, брызги летели на старый фашистский кафель и на голое Сашкино брюхо. В уличную дверь кто-то поскрёбся.

   Подобуев открывает и видит Ахмедова.

   «Товарищ прапор, разришите далажит, давайте свитер для жина!»

   «Ты чего не на посту? Сменился, что ли?»

   «Нет, какой сминился! Трытрышны орал, иди, говорит, свитер неси! Убью тибя, говорит! Би-и-игом!»

   Сашка со сковородой в руке слушает разговор. Подобуев кивает:

   «Сейчас принесу, жди здесь». Хотел закрыть дверь, но спросил на всякий случай: «Что-нибудь ещё?»

   Ахмедов морщит лоб. «Да, ищё! Ваш жина кричал…»

   «Что? Что кричал мой жина?» Дразнится прапорщик.

   «Сичас, сичас… А! Вот: три какашки! Три какашки, так он кричал!»

   Подобуев поражён. «Какие три какашки?»

   Ахмедов серьёзно кивает головой: «Да, тибе скажи – три какашки! Точно говорю!»

   Сашка хохочет, согнувшись в дугу. Из сковороды вываливается мясо. «Не три какашки, а три какашки!!!»

   «Чего?!»

   «Это совет! Типа: соси ты хрен у дохлой обезьяны. Только женщина она культурная». Сашка отсмеялся, садится на корточки и собирает мясо. Мрачным голосом добавляет: «Всё, мол, любовь завяла – три какашки! Растирай, значит. Красиво загнула…»

   Прапорщик Подобуев, забыв про свитер и рядового Ахмедова, бежит в часть.