Личная терапия

Геля молчит. Она даже не спрашивает – почему? А когда я, все-таки преодолев сомнения, вновь поднимаю глаза, неожиданно выясняется, что передо мной сидит уже совсем другой человек. Только что это была девочка, нервничающая и одновременно гордая тем, что впервые в жизни приняла такое ответственное решение, и вдруг, сразу же – женщина, которая предложила себя и получила отказ. У нее даже появляется что-то общее с Вероникой. Вероятно, все женщины в такой ситуации выглядят одинаково. Геля, по-моему, сейчас не столько обижена, как это с ней было раньше, сколько оскорблена до самой глубины сердца. Ничего другого, впрочем, ожидать было нельзя. Женщина по природе своей просто не в состоянии получить от мужчины отказ. Отказ здесь может получить только мужчина. Это он добивается женщины, а не наоборот. И если все же по каким-то причинам женщина такой отказ получает, для нее это именно оскорбление, простить которое невозможно.

Впрочем, Геля как настоящая женщина даже виду не подает, что оскорблена. Она вежливо улыбается (правда, улыбка у нее – будто приклеенная), небрежно кивает, точно мои аргументы ее убедили, и лишь сдержанно, тихим голосом просит, чтобы я не давал по этому поводу никаких объяснений.

– Все твои объяснения я уже слышала, – говорит она, глядя на меня с какого-то внезапно возникшего расстояния. – Пожалуйста, никаких объяснений больше не надо…

После этого мы разговариваем еще минут десять. Геля спрашивает, как прошла моя конференция, не было ли каких-нибудь неожиданностей? Я в ответ рассказываю ей о своем докладе и о дискуссии с сэром Энтони, и при этом отчетливо вижу, как глаза у Гели подергиваются пленочкой равнодушия. Что ей до депрессии европейской культуры? Что ей до кодирующих языков и методов политического зомбирования? Ее это интересовало, поскольку было сопряжено со мной, а теперь меня нет, и все эти темы сразу отпали.

Соблюдая приличия, она слушает меня некоторое время, а потом говорит, что, к сожалению, ей пора.

– Не провожай меня. Я – не домой. У меня еще – всякие там дела…

На улице она бодро спрашивает в какую мне сторону.

– А мне – туда, – и показывает, разумеется, в противоположную.

Затем она также бодро перебегает на другую сторону Загородного проспекта и перед тем, как свернуть, оглядывается и машет на прощанье рукой.

По дороге домой я обдумываю создавшуюся ситуацию. Несмотря на сегодняшние события, она представляется мне вполне очевидной. Я нисколько не обольщаюсь насчет своего успеха у Мариты Сергеевны. Я не супермен и не красавец-мужчина, от одного вида которого у женщин начинается легкое головокружение. Здесь все значительно проще. У Мариты Сергеевны действительно завершился определенный период жизни. Старые заботы исчезли, их уже нет, а новый смысл, который мог бы оправдывать существование, еще даже не брезжит. Найти его в сфере делового общения, ей, видимо, не удается. Люди, с которыми она там контактирует, скорее всего, ограничены чисто прагматическими интересами: расширение бизнеса, сделки, наращивание капиталов. Это – сугубо частные помыслы, не обладающие высоким значением. А ей хочется, чтобы смысл несколько выходил за рамки обыденности, чтобы он создавал горизонт, открывающий некую жизненную перспективу, чтобы возникало пространство, в котором можно существовать, и чтобы «эхо» этого горизонта преображало повседневный ландшафт. То, о чем мы дискутировали с сэром Энтони. Ей нужен смысл – выше себя. И персонификацию подобного смысла она видит во мне. Женщины вообще плохо воспринимают абстрактные истины. Им необходимо чисто земное, конкретное их воплощение в виде мужчины. Только тогда истина обретает для них черты реальности.