Личное дело. Правда о самых известных деятелях истории России XX века

Самый яркий пример весьма вольного поведения червонных казаков — это, конечно, 1922 год. Генуэзская мирная конференция. На тот момент стало понятно, что Мировая революция провалилась и надо восстанавливать страну, каким-то образом налаживать отношения с соседними странами. Ленин прекрасно понимал, что без плацдарма в виде Советской России никакой дальнейшей экспансии левых идей в мире не будет. Кстати, Сталин был абсолютно солидарен с Ильичом в этом вопросе. Именно в этой точке и разошлись взгляды Троцкого и Сталина, потому что Льву Давидовичу была нужна перманентная революция. Иными словами, долбить в стену до тех пор, пока не иссякнут все силы. А червонные казаки во главе с Примаковым очень сильно любили бывшего наркомвоенмора. И вот они отправляют Ленину телеграмму: «Товарищ Ленин может ехать в Геную, но только после того, как туда войдет Красная Армия». Уважаемые читатели, я даже не стану комментировать подобного рода поступки, думаю, что любой здравомыслящий человек сам все понимает.

Разумеется, что на тот момент генерал-полковник, выражаясь языком современной табели о рангах, Примаков был еще нужен молодой советской республике. Его отправляют в Китай, где он стал военным специалистом у Гоминьдана. Попутно именно люди Примакова помогли произвести известную операцию по захвату белогвардейского генерала Анненкова и отправке его на территорию Советского Союза. Анненкова и начальника его штаба Денисова судили и, естественно, приговорили к расстрелу, потому что ничего другого Анненков не заслужил. Поверьте мне, что это был весьма и весьма своеобразный человек, весь покрытый татуировками.

После Китая Примакова отправили в Афганистан, и он получает за это третий орден Красного Знамени. После этого он отправился в Германию на стажировку и учебу. Затем становится военным атташе в Японии. Много было слухов о том, чем именно он занимался в Токио. Например, очень характерный для него эпизод, связанный с вручением собственной верительной грамоты японскому императору. Считалось, что к микадо невозможно прийти с оружием. Но Примаков сказал: «Я боевой красный офицер. Мне сабля положена». В результате стороны якобы очень долго торговались и все-таки разрешили ему прийти с саблей, но саму саблю припаяли к ножнам. Не знаю уж, насколько эта красивая история соответствует действительности, но я нисколько не сомневаюсь в том, что именно в таком тоне Примаков и разговаривал с японскими чиновниками. Согласитесь, если он позволял себе в подобной манере разговаривать с Лениным, то чего бы ему так не поговорить с японцами, ну право слово.

В 1934 году Примаков возвращается в Советский Союз и становится инспектором кавалерии Рабоче-крестьянской Красной армии, а потом заместителем командующего Ленинградским военным округом. Пост неслабый, мягко говоря. Именно в Ленинграде — колыбели трех революций — он будет арестован. Причем, что характерно, не в мае-июне 1937 года, а значительно раньше: еще 14 августа 1936 года. То есть как минимум за 11 месяцев до начала массовых политических репрессий в СССР. Почему его арестовали в 36-м, когда всех его друзей взяли только в 1937-м? Дело в том, что Примаков никогда не скрывал своих ярко выраженных симпатий к Троцкому. Поэтому следователи НКВД пытались выбить у Примакова доказательства широкого заговора троцкистов, который обозвали военно-фашистским делом, а также факты шпионажа в пользу Германии и Японии. В последнем обвинять Примакова было достаточно странно, но по реалиям той эпохи это было вполне нормальное обвинение. Например, небезызвестный Павел Дыбенко писал даже товарищу Сталину: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Разберитесь, пожалуйста, меня обвиняют в том, что я являюсь американским шпионом, а я американского языка не знаю!» (Это почти дословная цитата, полный текст его письма «дорогому Иосифу Виссарионовичу» я привожу в очерке «Первые ленинские наркомы».) Жалко, что Дыбенко расстреляли, так и не объяснив ему, что никакого американского языка не существует. Вообще же это показывает, насколько себя не утруждали следователи в подготовке всех политических процессов 1937–1938 годов.