Личное дело (сборник)

Полагать, что в компании английских корифеев Конрад был слабо артикулированным объектом насмешек, было бы неверно. Перед тем, как рассориться с Уэллсом в 1907 году, он так подытожил их расхождения: «Разница между нами, Уэллс, фундаментальная. Люди вам безразличны, но вы полагаете, что их можно усовершенствовать. Я же люблю людей, но знаю, что они неисправимы!» Пионер в литературе, в жизни Конрад придерживался скорее консервативных ценностей. Он не верил в политические преобразования и даже в век революций видел в человеческой природе больше неизменности, чем прогресса. Пройдя путь от юнги на французском корабле до английского писателя, ценимого эстетствующей публикой, он остался отпрыском знатного шляхетского рода. Выбрав английский языком своих произведений, Конрад не мог поступиться своими представлениями о чести польского дворянина. На нередкие упреки в непатриотизме Конрад отвечал: «Широко известно, что я поляк и что Йозеф Конрад – мои имена, последнее из которых я использую как фамилию, чтобы не слышать, как иностранцы коверкают настоящую, чего я просто не выношу. Мне не кажется, что я предал свою родину, доказав англичанам, что джентльмен из Украины способен не хуже них управлять судном и ему есть что сказать им на их же языке». Когда в 1924 году ему предложили титул рыцаря Британской империи, он вежливо отказался. Похоже, тщеславие вообще было ему несвойственно, до этого он отказался от почетных ученых степеней в Кембридже, Йеле, Эдинбургском и других университетах. Любая шумиха вокруг него раздражала Конрада, большие скопления людей утомляли, как и многих, но по весьма необычным причинам, описанным в воспоминаниях английского поэта Генри Ньюболта.

С первого взгляда меня поразила невероятная разница между его профилем и фасом. В обоих случаях это было лицо восточного типа, однако если орлиный профиль его был властным, анфас его широкий лоб, широко расставленные глаза и полные губы производили впечатление человека вдумчивого и спокойного, а иногда даже мечтательного и философствующего. Но вскоре меня ждал сюрприз и весьма неожиданный. Усевшись полукругом возле камина, мы болтали обо всем понемногу, и тут я увидел третьего Конрада – его артистическое «я», предельно чувствительное и неугомонное. Чем больше он говорил, тем чаще курил и так быстро скручивал сигареты, что пальцы обеих рук пожелтели до самых ладоней. Когда я спросил его, почему он уезжает из Лондона, не пробыв и трех дней, он ответил, что не способен оставаться в Лондоне дольше одного-двух дней, потому что толпа на улице ужасает его. «Ужасает? Этот серый поток стертых лиц?» Он пригнулся ко мне, воздев сжатые замком руки. «Да, ужасает: я вижу, как характер каждого из них наскакивает на меня, словно тигр!» И он изобразил тигра, да так, что слушатели вполне могли испугаться. Но уже через секунду он снова говорил умно и здраво, как самый обычный англичанин, в теле которого не раздражен ни один нерв.

Необычайную восприимчивость Конрада отмечал и Бертран Рассел – математик и философ. О своих впечатлениях от состоявшейся в 1913 году встречи Рассел по свежим следам написал своей возлюбленной леди Оттолайн Моррелл: