Личное отношение (СИ)

— Штерн, ты помнишь, что я тебе на первой паре сказал?

— Что я детский сад ходячий, — она сдувается как-то враз, теряет весь запал, буркает обиженно.

Вот только от того, что она помнит, почему-то появляется радость, которая заставляет почувствовать себя мальчишкой, протянуть самодовольно и весело, поддеть её насмешливо:

— Ну во-о-от, полгода прошло, а ничего не изменилось, Дарья Владимировна. Всё тот же детский сад…

Она же возмущенно фыркает, отворачивается с независимым видом к окну, становится окончательно похожа на нахохленного воробья.

И я все же смеюсь.

Закрываю окна, а после музей.

Увожу ставшую вдруг задумчивой и молчаливой Дарью Владимировну домой, и теперь очередь коситься на неё моя.

— Даша, — я первый раз окликаю её по имени, зову, когда торможу у подъезда новостройки, а Штерн распахивает дверь и тихо прощается, — я… не стану никому ничего рассказывать.

Она застывает, оборачивается для едва слышного вопрсоа:

— Почему?

Почему помогли?

Почему никому ничего не расскажете?

Почему, если я вас доставала весь семестр и раздражала?

В её глазах мелькает тысяча «почему», но с губ слетает только одно. Но даже на него вразумительного ответа у меня нет.

Я просто не хочу, чтобы её отчислили из-за глупости.

И спора.

— Потому, будем считать, что за тобой должок, — я усмехаюсь, тяну открытую дверь на себя, хлопаю сильней, чем требуется.

Даю по газам.

Оставляю растерянную Дарью Владимировну в свете подъездного фонаря и в пришедшей неслышной поступью метели.

Четыре

Май

— Нет, Кирюха, ты все ж везунчик. Такой цветник и весь у тебя, — Стива, приваливаясь плечом к стене, протягивает наигранно завистливо.

Восхищается театрально.

И зардевшемуся проходящему мимо цветочку подмигивает.

— Не вводи людей в заблуждение, — я хмыкаю цинично.

Отворачиваюсь от галдящего цветника, вываливающегося из конференц-зала, где цветочкам — уже давно созревшим и даже отучившимся — Олимпиада Викторовна закончила читать лекцию по повышению квалификации.

Отпустила.

А меня, отвечая на звонок, попросила подождать.

— Не буду, — Стива соглашается легко, и пачку сигарет он вытаскивает невозмутимо, — буду мрачен и таинственен, как ты. К слову, одна красивая блондинка прожигает тебя страстным взглядом уже минут пять, а ты…

— А я жду Олимпиаду.

Которую остаться на месяц старшей медсестрой вместо заболевшей Венеры ещё придётся уговорить, подобрать слова и поулыбаться с куда большим обаянием, чем развлекающийся от скуки Стива.

— Кирюха, ей шестьдесят и у неё трое внуков, — он информирует с напускной трагичностью, блещет привычной осведомленностью обо всём и всех.

И одаривать цветочков улыбками перестает.

— Ещё муж бывший военный, — последний штрих в картину я вношу рассеяно, смотрю на часы, что высвечивают сообщение от Ники.

И Стива мой взгляд ловит.

Спрашивает серьезно:

— Вик улетел?

Улетел.

Принял предложение Анри снова податься во врачи без границ и поработать полгода — на этот раз — в Южном Судане.

— Час назад, — я подтверждаю, озвучиваю сообщение сестры. — Ника с монстрами сейчас заедут.

— Не называй моих крестных монстрами, любящий дядя.

— Ты их дождешься?

— Нет, — Стива, задумываясь на секунду, качает головой с сожалением. — Мне уже пора. Я к тебе-то на минуту забежал. А то вся ваша хирургия ржет, что ты гаремом обзавелся.

— Не завидуй, Степан Германович.

— Какая зависть?! — Степан Германович возмущенно округляет глаза, соскакивает с подоконника, кривляется в уже опустевшем аппендиксе коридора и заподозрить в нём известного и талантливого нейрохирурга невозможно. — Помилуй, друг мой…

— Тебе даже индульгенцию выпишу.

Я предлагаю щедро.

И Олимпиада Викторовна наше веселье, перерастающее в шумную и гогочущую потасовку, обрывает вовремя, качает головой:

— Детство до старости…

Она снисходительно улыбается, соглашается спасти и выручить меня.

И к Нике, что уже ждёт в больничном парке, я спускаюсь в приподнятом настроении, улыбаюсь ещё издалека. Ловлю монстров, которые с оглушительным визгом несутся наперегонки от неё ко мне, и на руки потяжелевших за две недели племянников я привычно подхватываю.

— Привет корпорации монстров, — я смеюсь.

А Яна, кладя ладошки мне на щеки, поворачивает требовательно мою голову в свою сторону, сообщает с забавной серьезностью:

— Мы соскучились.

— Мама сказала, что ты с нами поедешь в зоопарк, — Ян, изворачиваясь с обезьяньей ловкостью, заглядывает мне в лицо.

— Поеду, — я подтверждаю.

Узнаю, пока мы идем до остановившейся и ждущей нас Ники, все-все важные новости монстров, слушаю про пятую за этот год любовь Яны по имени Миша, который подарил моей племяннице спичечный коробок с жуками, чем привел в дикий восторг Янку, в страшную зависть Яна и в полный ужас воспитательницу.

Был отправлен в угол.

— Жуки — это серьезно, Янка, жуки — это настоящая любовь, — я заверяю.

И насупленная мордашка светлеет, перестает дуться на несправедливость мира и глупость ничего не понимающей в любви воспитательницы.

— Мне посоветовали объяснить, что радоваться полученным в подарок жукам нельзя, — Ника, расслышавшая конец разговора, задорно жалуется.

Улыбается.