Личность и общество в анархистском мировоззрении

Особенно важное значение в бергсонизме Боровой придавал интуитивистскому антирационализму и антисциентизму. «Рационализм» он понимал, в духе Сореля, чрезвычайно широко и комплексно: «как миросозерцание, как культурно-историческое явление, как политическую систему», «культ отвлеченного разума, веру в его верховное знание всех – равно теоретических и практических задач». Сюда входят и прогрессизм, и доктринерство, и «идолопоклонство перед разумом», и представительная парламентская демократия, и культ абстрактного права, и сциентистское «ослепление» современного человечества, и панлогизм Гегеля, и «исторический материализм» Маркса, и экономическая мысль либералов, и идея «абстрактного человека», и многое другое, отрицающее жизнь, личность, свободу и приносящее их на алтарь разнообразных догм, схем, абстракций и «фетишизмов»: «С внешним освобождением он [рационализм. – П. Р.] нес внутреннее рабство – рабство от законов, рабство от теорий, от необходимости, необходимости тех представлений, которые породил он сам. Обещая жизнь, он близил смерть». Рассудочному познанию русский бергсонианец, подобно Бакунину, противопоставлял «интуитивное знание», позволяющее «проникнуть внутрь предмета, постичь жизнь и ее явления в их внутренней глубочайшей сложности». Он справедливо указывал на несоответствие рационализма и сциентизма адогматичному и персоналистическому духу философии анархизма с его доверием к жизни и прославлением спонтанности. Его критика принудительности, авторитарности, антижизненности и бесчеловечности рационализма во многом предваряет соответствующие последующие размышления М. Хайдеггера, М. Хоркхаймера, Т. Адорно, П. Фейерабенда и М. Фуко. Отрицая власть науки над жизнью, слепую веру в прогресс, попытки разума заковать жизнь в свои оковы, Боровой также отрицал притязания интеллигенции стать новым господствующим классом, любые формы эксплуатации и иерархии (включая власть экспертов). Напротив, революционный синдикализм с его динамизмом, революционным творчеством, отказом от «конечной цели», приматом движения над идеологией, тактикой «прямого действия» (исключающей представительство и посредничество), оказывается в философии Борового коррелятом бергсоновского понятия «жизненный порыв» – выражением спонтанного движения самих масс.

Алексей Боровой был одним из наиболее известных в России теоретиков и пропагандистов анархо-синдикализма. Он противопоставил парламентской «реальной политике» и партийным бюрократиям, своекорыстным, бесчеловечным, лицемерным и оторванным от живых людей, революционные самоуправляющиеся профсоюзы рабочих, борющиеся за освобождение личности методами прямого действия. Чуждающееся «теоретических выдумок» рационалистов-интеллектуалов рабочее синдикалистское движение, по убеждению русского мыслителя, есть «текучая работа, своеобразный трудовой поток, не замыкающийся в рамки каких-либо абсолютных теорий, ни раз навсегда установленных методов». Синдикализм для него – «продукт высокого развития производственной техники», выражение творчества «сильного, самостоятельного, способного к личной инициативе работника», созидающего формы и принципы рабочего движения в процессе непосредственной борьбы. Ему противостояли рожденные марксистскими интеллигентами умозрительные представления о «классовом сознании», отчужденные от живой борьбы рабочего класса партийные бюрократические структуры и парламентская тактика: «Рабочий синдикализм… отвергает партии, полагая, что формы рабочего движения, его принципы, его действенные лозунги изготовляются не в лабораториях отдельными избранниками класса, а вырабатываются в процессе самого движения». Рабочее синдикалистское движение освобождает себя от «рационалистических элементов» – руководства теоретиков. Интеллигенции в этом движении отведена лишь «скромная служебная роль».

Обращение к полузабытым и недооцененным в культурном контексте XIX века идеям М.А. Бакунина, которого он считал своим единственным учителем в анархической мысли – еще одна заслуга Борового. Он акцентировал своеобразную «негативную диалектику» Бакунина («творческое разрушение» и «разрушающее созидание» как бунтарскую душу революции), интуитивистские и волюнтаристские идеи («бунт жизни против правления науки», преобладание действия над теорией и целостного постижения мира над дискурсивным), поразительно сближавшие его с Бергсоном, а также отказ великого бунтаря от попыток проектировать «конечный идеал» анархизма (из-за непредсказуемости жизни для мысли и принципиальной открытости и незавершаемости анархизма).