Личность и общество в анархистском мировоззрении

Но с того момента, как он стал признанной социально-моральной философией буржуазии, он прежде всего позаботился о том, чтобы гипостазировать буржуазную государственность – ее экономическую свободу, демократию, всеобщее избирательное право, то есть текучие исторически преходящие формы общественного процесса. Та полнота прав, которая принадлежала перед этим абсолютному самодержцу – государю, была перенесена целиком на нового суверена – «самодержавный народ». Социальная, экономическая, финансовая политика государства стали определяться его интересами. Правительства стали ссылаться на «общее благо» и создали могучую охрану «высшей формы нравственного общения людей» – государства.

В этой заботе о целом, личность со всей коллекцией принадлежащих ей субъективных публичных прав – священных и неотчуждаемых – была отодвинута на задний план и должна была довольствоваться жалкими крохами, падавшими с пиршественного стола «абстракций».

Якобинизм, вдохновляющийся Руссо, был наиболее мощным и последовательным образцом заклания личности на алтарь неограниченного верховенства народа. Pereat mundus, f at justitia[51]!

И доктрина Руссо обнаружила необыкновенную живучесть. Частью незаметно для самих себя, частью сознательно отдаваясь эгалитарному потоку современности, многие новейшие представители либерального мировоззрения в рассуждениях своих о политических задачах нашего времени возвращаются мыслью к Руссо, чтобы и новую действительность заковать в его когда-то магические формулы. Едва ли не наиболее оригинальный, остроумный и последовательный представитель либерального индивидуализма – Пароди, болея душой за отсталую и инертную буржуазию, требует, например, напряженных соединенных усилий, чтобы добиться одной общей души и общих идеалов для всего народа. Стоит только сконструировать, соответственно этим мыслям, политические права, чтобы вернуться к основному построению Руссо, то есть отказаться от независимости личности, прав ее на самоопределение и свободное творчество и подчинить личность центру, октроирующему затем личности новые, освященные общественностью, права. Рассуждать подобно Пароди, значит не только найти выход из кризиса либерализма, но и покончить с свободой личности, покончить и с самим либерализмом.

Вернемся к магии либерализма.

В то время как фанатики, святые, доктринеры, доверчивые и просто плутоватые люди верили, хотят верить или просто показывают вид, что верят в волшебную силу «понятий», за ними размещаются без особых затруднений не бесплодные фикции, а реальные люди с реальными запросами и реальными же интересами. И под эгидой «государства» они вершат свои дела в ущерб интересам других людей или столь же невинно уверовавших в необходимость и спасительность абстракций, или недостаточно сильных, чтобы освободиться от обманчивых чар политической Майи.

Так, обманчивая мишура свободолюбивой формулы «laissez faire, laissez passer» (со всеми коррективами) или солидаристское напоминание о долге скрывают противоречие, разъедающее либерализм как мировоззрение. Выйдя из требований свободы, либерализм пришел к обману, принуждению, насилию. Государство и полиция вместо роли ночного стража стали господами с правом самочинного распоряжения благами реальных граждан, первоначально вверенных лишь их охране.

И все равно, кто этот господин – черствый ли и лицемерный господин старых либералов, защищавший привилегии свои кивком на небо, устроившее на земле неизменные порядки и тем предопределившее навсегда судьбы человечества, или это милостивый, благожелательный господин солидаристов, искренно скорбящий о непорядках и не выносящий слезы ближнего. Он – «господин». Этого – довольно.

2. То же трагическое извращение первоначальных целей, кончающееся принесением личности в жертву абстракций, имеет место и в социалистическом мировоззрении.