Личные истины

На наших глазах «гуманизм» как-то нечувствительно переходит в чистый демонизм. Все предпосылки, зародыши демонизма были в нем, надо признать, с самого начала ³⁴ , однако носитель этого мировоззрения был иным. Человек времени «раннего гуманизма» бывал безнравствен, но при том умел желать, и сила его желаний придавала им известный вид благородства (как это было и в древнем мире). Его наследник, человек эпохи демонизма, очень мало желает, малого добивается и вообще значительно измельчал, хотя бы потому, что верит в равенство, следовательно, не только не считает себя лучше, достойнее, благороднее других, но и других никогда не ставит выше себя. Если он и бывает «врагом общества», то эта враждебность бездеятельная. Он готов наслаждаться, но и наслаждаться предпочитает без затраты душевных сил. Он впитывает собираемые для него ужасы целого мира, как это делал и римлянин на скамье своего амфитеатра, но только в неизмеримо большем числе… Ужасы целого мира к его услугам, и что еще хуже, они множатся по мере усиления жажды ужасного. Вчерашние сны становятся действительностью; долго вызываемые страхи приходят… Ужасы современного мира, я глубоко в этом убежден, суть в немалой степени вымечтанные ужасы; их призывали – и вот, они явились!

***

Нам предложен ныне идеал скоточеловечества, и чтобы от него отказаться, нужны не сила, не смелость – как раз силу и дерзость он ставит на первые места, – но что-то совсем другое. Людское стадо стремится по пути наименьших усилий, на ходу теряя человеческий облик, околдованное разговорами о «могуществе человечества» как единственной и последней цели, но могущественным-то в конечном итоге будет не стадо, а его погонщик. Как остановить эти толпы? Всё хорошо задумано и улажено. Идеал скоточеловечества был предложен не прежде разрушения всех прошлых устоев и целей, причем пока шло это разрушение, обещали народам совсем другое. Пока культура прошлого еще стояла, массам обещали «всестороннее развитие личности» и всяческую духовную полноту, которым эта культура будто бы препятствовала, но стоило ей повалиться, как вместо обещанной полноты стала нищета. По пути разрушения шли народы за блуждающим огоньком «будущих благ»; пройдя его до конца, очутились во тьме. «Я утолю все ваши желания, вплоть до самых низменных, – говорит голос из этой тьмы, – но счастья жизни, но смысла жизни не будет у вас никогда». И насколько можно судить, массы готовы успокоиться на том, что им предлагает этот голос.

***

Своеобразие эпохи в том, что она внушила человеку, будто он – механическая кукла, заводной автомат, и человек поверил. Вот пример власти распространенных представлений над обществом, иначе говоря – власти идей. Современность ничуть не менее, чем прошлые эпохи, находится под властью собственных о себе представлений, даже если она верит в обратное. Духовное развитие общества не прекращается оттого, что это общество не верит ни в дух, ни в самостоятельное развитие, не обусловленное подспудными влияниями и бессознательными влечениями, которые теперь принято искать повсюду… Мировоззрение человека определяется по-прежнему идеями, а не фактами, как бы нам ни пытались представить дело. Прежде всяких фактов существует желание истолковать их определенным образом; убеждения и житейские привычки вырастают совсем не из фактов, а из их толкований. Из «наблюдений и опытов» никакое мировоззрение не вытекает вообще, по меньшей мере, из тех наблюдений, которые более всего признаю́тся и ценятся теперь. Мировоззрение создается только на основе жизненного опыта, глубокой душевной жизни, как признак внутренней зрелости; дается душевным трудом, а не лабораторными бдениями. Ограниченность специалиста, в наше время часто выдаваемая за глубину познания, не дает еще почвы для мировоззрения. Ее нужно искать в другом месте, там, где мерой ценности не является успех опытов и достигнутая мощь. В обществе, к которому Россия так несчастливо присоединилась в конце XX века, мерилом ценностей стала как раз достигаемая через их посредство мощь, с извечным припевом – «to improve the quality of the human life!» ³⁵