Личные обстоятельства (из сборника -Я жил в суровый век)

— Подкрепиться. Не бойтесь, мы сразу уйдем, у нас задание.

Но тому все еще было мало.

— А можно спросить, кто ты, который со мной говоришь? Я тебя знаю?

— Ясное дело, — сказал Мео. — Я Мео и уже один раз ел в вашем доме. Вспомните.

Наступила тишина, старик, видимо, прикидывал, что да как.

— Вы должны меня помнить, — сказал Мео. — Я приходил два месяца назад. Тоже вечером. Был такой ветер… прямо с ног валил.

Старик что-то пробурчал, показывая, что начинает вспоминать.

— А ты, — спросил он немного погодя, — сам-то помнишь, с кем приходил?

— Ясное дело, — ответил Мео, — со мной был Рафе, Рафе, которого вскоре после этого убили в бою возле Роккетты.

Тут старик кликнул жену, откинул щеколду, и они вошли. Но никакой вкусной еды, обещанной хвастуном Мео, они не увидели, получив только поленту, холодную капусту и орехи. И пришлось им, как свиньям, жрать эту гадость на глазах у старика. Старик наблюдал за ними, непрерывно разглаживая пышные белые усы и повторяя время от времени одно только слово, одно-единственное: «Сибирь». Любимое его слово было. «Сибирь, Сибирь». Джорджо к поленте не притронулся, к капусте — и подавно, он наспех сжевал дюжину орехов, злющий-презлющий. Он потом говорил, что орехи у него в кишках перекатываются, как мелкие камни. Когда они наконец ушли из этого треклятого дома и полезли в гору, чтобы вернуться на гребень, оказалось, что еще только девять часов, а ночь была жуткая, как за миг до рассвета. Они карабкались по склону и вовсю крыли Мео за его затею с ужином. Самым спокойным пока что был Джек, он не переставая мурлыкал себе под нос: «Фашистские свиньи, фашистские свиньи, фашистские свиньи…»

Потом разгорелся спор с Шерифом о выборе дома, откуда наблюдать за развилкой. Развилка уже была перед ними, дорога внизу смутно белела. Кобра покрутил головой под своим капюшоном из одеяла и сказал:

— Чтоб мне до самой смерти одни желуди жрать, если завтра утром по этой дороге фашисты пойдут.

Четверо предлагали укрыться в Кашина-делла-Ланга — на ферме, где большой хлев с заделанными на совесть щелями, и в нем много волов, чье дыхание греет не хуже парового отопления. Шериф возражал: в хлеву хорошо спать, ничего не скажешь, но как наблюдательный пункт он никуда не годится — слишком далеко от развилки. Все-таки Шериф настоял на своем и привел их в брошенный домишко на краю пригорка, прямо против развилки, на расстоянии автоматного выстрела от горстки домов у дороги, уже безмолвных, погасших, закрытых на все запоры. Они прошли к своему наблюдательному пункту вдоль длинного ряда деревьев, скрипевших до самых корней под ветром.

Домишко состоял из трех каморок с обвалившимися стенами и без крыши. Единственным мало-мальски пригодным помещением оставался хлев, если его можно так назвать. Он был до того крошечный, что в него бы не втиснулось и полдюжины овец, в яслях с трудом бы поместился карлик; каменный пол — голый, лишь в углу валялись две-три вязанки хвороста, единственное окошко было без стекла и даже ничем не заткнуто, в дверях зияли щели шириной с ладонь.

Первым на пост стал Шериф — это было в полночь. Остальные легли, свернувшись калачиком, съежившись на каменном полу. Они настолько отупели, что ни одному в голову не пришла мысль выбросить хворост, чтобы свободнее было спать. Они его только немного отодвинули, и кончилось тем, что на колких вязанках оказался Джек, которого, беспрерывно ворочаясь, корчась от холода, оттеснили туда остальные. И тем не менее Джек был единственным, кто спал — на колючках, подобно факиру, — спал, стеная во сне, как умирающий. Предпоследним на посту стоял Джорджо, а последней была очередь Джека, ведь лучше его никто не видит в первом, обманчивом свете утра.

Во время дежурства Джека как раз и получилась неприятность с Джордже. Войдя, он растолкал Джека; тот поднялся, и Джордже, сдвинув в сторону Кобру и Мео, кое-как устроился на колючей подстилке. Заснуть он, понятно, не смог и сел, обхватив руками колени. Выкурил сигарету, потом перепробовал сотню разных поз — не столько, чтоб уснуть, сколько для того, чтобы сносно скоротать остаток ночи, — но все впустую. Тогда он опять сел и закурил вторую сигарету. При свете спички он увидел Джека, которому полагалось быть на улице, в карауле, а не торчать в хлеву. Джек сидел у двери, привалясь к стене и уронив голову.

— У Джордже, — сказал Шериф, — должно быть, в глазах потемнело от ярости. Он-то свою смену честно отстоял…

— Еще бы! — перебил его Мильтон. — Да во всей дивизии нет часового лучше, чем Джордже.