Личный пилот Гитлера. Воспоминания обергруппенфюрера СС. 1939-1945

Мы долетели до Граца, не встретив ни единой вражеской машины. Однако, уже находясь в десяти минутах полета от Граца, мы получили радиосообщение, что большая группа вражеских самолетов прошла над Удине и полетела в сторону Граца. На всем участке пути до Граца небо было чистым, но на границе с Альпами, примерно на высоте от 4000 до 5500 метров, стояла густая облачность. Я летел на высоте 3800 метров. Мы только прошли Грац, как внезапно прямо над нами появилась армада из нескольких сотен американских бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями. Группа находилась примерно на 1500 метров выше меня. Зенитные батареи, расположенные в Граце, немедленно открыли огонь. Я изменил курс и направился в северо-западном направлении.

Самолеты, летевшие выше меня, сбросили бомбы на Грац. Многочисленные истребители пока еще не заметили нас, но это могло произойти в любой момент. Я летел как раз над нижней кромкой облачного слоя и старался как можно дальше уйти от этого места, пока с нами ничего не случилось. Направившись в сторону Айзенберга, я пролетел над металлургическим заводом «Леобен». И снова мы попали под сильный огонь зенитной артиллерии. Взрывы раздавались кучно, на той же самой высоте, на которой были мы, но примерно в 50 метрах впереди. Пропеллеры своими лопастями разгоняли маленькие, но такие враждебные облачка дыма. Бортинженер Цинтль решил дать опознавательные сигналы. Он зарядил патроны в сигнальный пистолет, однако тот не выстрелил. Как мы позднее выяснили, по той причине, что патроны были покрыты тонким слоем лака; бесцветный лак обтерся о стенки ствола, забился в него, и стрелять из пистолета стало невозможно. Приходилось продолжать полет без опознавательных сигналов.

Взрывы кучно ложились вокруг нас, залп за залпом. Пулеметчики, сидевшие рядом с амбразурами, кричали: «Черт возьми, они стреляют хорошо!» Прозрачная стенка амбразуры была разбита, крылья получили многочисленные пробоины, а из поврежденного бака хлестал бензин. Что делать? Я пытался уйти из зоны обстрела как можно быстрее. Когда наш радист понял, что подать опознавательные сигналы не удастся, он начал передавать сигналы SOS в Мюнхен, сообщая о том, что мы попали под сильный огонь германской зенитной артиллерии в окрестностях металлургического завода «Леобен». В Мюнхене эти сообщения вызвали сильную тревогу, но все прекратилось в течение пяти минут. Самолет был не сильно поврежден и вполне управляем. В Мюнхене ремонтные работы заняли два дня.

Гитлер расспрашивал меня об этом происшествии спустя несколько недель. Он спросил меня, почему я не подал жалобу против командира зенитного подразделения. Я объяснил ему особенности ситуации над заводом «Леобен». Дело в том, что на высоте 4 тысячи метров силуэт нашего самолета напоминал силуэт американского самолета, а сами мы не могли подать опознавательные сигналы. Я добавил, что зенитчиков можно только похвалить за хорошую стрельбу. Если бы они стреляли по группе самолетов, то почти наверняка в кого-нибудь бы попали. Если бы они нас все-таки сбили, то осмотр обломков нашего самолета вызвал бы у них большое разочарование. Во-первых, потому, что это был самолет фюрера, а во-вторых, потому, что у нас на борту не было никакого груза, не считая нескольких корзинок со шпинатом, купленным на рынке в Софии. Мы подробно разобрались в вопросе о сигнальных пистолетах и патронах к ним и в конце концов остановились на сигнальных пистолетах, встроенных в качестве вспомогательной системы в сам самолет, на тот случай, если бы опять возникла необходимость подать опознавательные сигналы.

Начало конца – Италия

За две недели до ареста Муссолини Гитлер совместно с фельдмаршалом Кейтелем и генералом Йодлем в очередной раз летал в Тревизо. Муссолини принял германскую делегацию только в окружении своих ближайших помощников. Гитлер и его спутники отправились в купейный вагон, предназначенный для переговоров, и вернулись обратно к четырем часам дня. Итальянский народ отвернулся от власти. Ясно ощущались изменения в общественном мнении, от былого энтузиазма не осталось и следа. Во всем чувствовалась сдержанность и даже холодность. Гитлер вел себя так, будто он не заметил никаких изменений, и очень сердечно распрощался с Муссолини.