Liebe deinen feind (Возлюби врага своего)(СИ)

Фельдфебель с сочувствием взглянул на нас с капитаном и, подняв свой жезл, остановил офицерский легковой Опель. Внутри сидел молодой лейтенант. По всей вероятности, это был ординарец какого-то генерала или просто штабной порученец.

— Господин лейтенант, вы в Берлин? — спросил краснолицый фельдфебель, склоняясь к открытому офицером окну.

— Да, а что вас интересует? — удивленно спросил он.

— Возьмите вот этих двоих до Берлина. Парни завтра убывают на восточный фронт, и просто хотели немного расслабиться с берлинскими девчонками.

— О, нет проблем, пускай садятся в машину. В компании и время летит незаметно. Да и мне будет интересно узнать, как там обстоят дела на фронте?

Мы с капитаном сели на заднее сиденье в предчувствии необыкновенного приключения и расстегнули свои плащи из кожзаменителя. Лейтенант в пол-оборота повернулся к нам, и по его шевронам на рукаве было заметно, что он ни на каких фронтах не был, а всю свою службу провел в тылу, прислуживая генералу.

— Я ведь, парни, тоже хотел попасть на фронт. Все мечтал получить «Железный крест», чтобы мой отец и мать гордились мной, да вот только крипторхизм проклятый меня замучил. Я, господин капитан, не годен ни к боевой, ни строевой службе. Приходится бумажки всякие развозить, да генералу Монке готовить кофе.

— Это что за болезнь такая? — спросил капитан, закуривая.

— О, это страшная болезнь! Одно яйцо надувается от образовавшейся в нем воды и становится в десять раз больше нормального.

— Мне бы такие яйца! — сказал я, не задумываясь и переводя все в шутку. — Я бы всех фройляйн в Берлине, да и в Москве перетрахал! — сказал тогда я, абсолютно не понимая, сколько неудобств и боли приносит эта злосчастная болезнь своему хозяину.

— Нет, малыш, с такими яйцами ты был бы негож к подвигам ни на постельном фронте, ни в бою. С такими яйцами ты бы сидел дома и даже на улицу не высовывался.

— Я, господин капитан, не понимаю. Мне, чтобы понять, нужно было бы заболеть. А так я совсем не вижу, почему с таким недугом нельзя воевать!?

— А ты, Крис, представь себе, что ты пошел на «Иванов» с такими яйцами! А «Иван» тебе по ним ногой, как по футбольному мячу стукнул, или какая пуля пролетела между ног. Что тогда? А тогда, мой дорогой, тебя не спасет ни одна операция. Ты от боли возьмешь свой «Вальтер» и пустишь себе в лоб пулю. Так вот, скажи ты мне, нужна ли твоя такая жизнь нашему фюреру? А вдруг ты попал в плен, и большевики прознали про твои огромные яйца? Да они, если прикрутят к ним провода от полевого телефона, то без всяких пыток узнают от тебя даже то, чем гадит наш фюрер. — от этих слов, сказанных капитаном, не только я, но и даже лейтенант смеялся до слез.

— Да, капитан, это совершенно верно, с такой болезнью ты не солдат. — сказал лейтенант с чувством глубокого сожаления.

— Как зовут вас, лейтенант? — спросил капитан, предлагая ему сигарету.

— Генрих!

— Так вот я скажу тебе, Генрих, не стремись попасть на фронт. Мы с малышом вылезли из такого дерьма, что многим даже и не снилось. Нечто подобное сейчас происходит под Сталинградом, и я не думаю, что нашим парням это доставляет настоящее наслаждение. Я даю свою голову Гиммлеру на отсечение, но я точно знаю, что уже в феврале русские сломают хребет Паулюсу. «Иваны» сейчас сосредоточили там такую силищу, что даже на русском морозе будет непременно жарко. Ты знаешь, Генрих, что такое сорокаградусные морозы!? Ты видел, как люди замерзают даже возле костров!?

— Господин капитан, спасибо, я верю вам, я все понял. Да, действительно, с моими яйцами там делать нечего! — сказал он довольно унылым голосом.

Переваривая информацию в своей голове, я задумался и совсем не заметил, как машина въехала в Цоссен. Магазины, всевозможные кафе и ресторанчики вытянулись по всей длине ратушной площади. Машина, не сбавляя хода и трясясь всем своим клепаным корпусом, выехала на Берлинерштрассе и, набирая скорость, полетела мимо железнодорожного вокзала в сторону Берлина. От края Цоссена до Берлина не более тридцати километров, поэтому уже минут через сорок мы были в самом центре столицы.

В 42 году русские уже в полном объеме при помощи дальней авиации бомбили город. От этого на некоторых улицах виднелись развалины, которые при помощи жителей города и ландвера прибирались после каждой такой бомбардировки.

Несмотря на 42 год война с каждым днем подходила все ближе и ближе к Германии, и это было уже видно, и никакая пропаганда Геббельса тогда не могла скрыть этого факта.