Liebe deinen feind (Возлюби врага своего)

— Недавно, Крис, у нас произошел вообще страшный случай. Русские пленные угнали свой танк, который наши солдаты должны были подбить на полигоне. Они ворвались в Ордруф, и въехали в ресторан «Zum Löwen» прямо через витрину. Один «Иван» вылез из танка и заставил хозяина ресторана погрузить им большую бочку пива прямо на танк. Офицеры танкового полка, сидевшие в ресторане, настолько напугались, что хотели уже сдаться в плен. Тогда весь город несколько дней жил в страхе. Правда, этот танк потом подбили. Русский вылез из него, когда ребенок перебегал улицу и упал под гусеницы. Вот тогда этого «Ивана» и убили. Я до сих пор не могу понять, почему же русский не стал давить ребенка. Неужели «Иваны» совсем не такие кровожадные, как говорит нам доктор Геббельс!? Ты, Крис, расскажи мне о них, ведь ты, наверное, встречался с ними на своем фронте? — сказала мать.

В разговор тогда вступил Питер. Он ведь всю жизнь прожил с «Иванами» и знал все их традиции и даже песни, которые они пели. Крамер выпил свой кофе и только тогда сказал:

— Я не хочу вас пугать, фрау Кристина, но поверьте мне, через год-два большевики будут здесь в Германии. Мы никогда не сможем выиграть у них эту войну. Поэтому приготовьтесь, нас ждут большие-большие перемены. Вам не следует так искренне верить доктору Геббельсу, фрау Кристина! После Сталинграда война уже нами проиграна и теперь дело только времени.

После сказанных капитаном слов, моя мать присела на стул и горько заплакала. Теперь из её глаз текли совсем другие слезы. Она в ту минуту представила, как дикие «Иваны» ворвутся в Германию и будут всех подряд убивать, грабить и насиловать на правах победителей.

Я в то время сидел, шокированный рассказом матери. Я никак не мог понять, что русский ценой своей жизни спас немецкого ребенка. Я не мог понять почему, почему они совсем другие, не такие, как говорил нам фюрер. Я всегда, всегда представлял, что «Иваны» — это грубая, необразованная и грязная раса, которая подлежит уничтожению. Но после этого случая я окончательно задумался над праведностью этой войны.

— Мама, а как наша соседка Габриэла, она еще не вышла замуж, пока я с большевиками воевал? — спросил я, интересуясь соседской девчонкой.

— О, Крис, Габриэла за два года превратилась в настоящую девушку. Она окончила школу, а сейчас работает в генеральском санатории санитаркой. Она только вечером будет дома, и если ты хочешь, то сможешь увидеть её.

Еще два года назад, когда в составе вермахта я уходил на фронт, Габриэла только начинала расцветать. Её грудь в те времена только-только начинала формироваться, и я, затащив её в отцовский сарай, из любопытства раздевал девчонку наголо. Я тогда никак не мог представить, что её девичьи прыщики сформируются в довольно красивую грудь, а худющие ноги станут завистью многих местных девчонок и кипящей страстью прыщеватых юнцов. Но я был герой, и у меня теперь больше шансов завладеть её сердцем.

Мы в тот день очень долго сидели на кухне, пока Крамер, измотанный событиями последних дней, не уснул прямо за столом. Мать в моей комнате расстелила постель, и капитан завалился спать.

А тем временем я рассказывал матери о наших фронтовых буднях. О городе, в котором мне довелось воевать, о русских бабах, которые угощали нас молоком и свежим хлебом. Её удивляло всё: от того, как выглядят их дома, до того, как одеваются русские женщины. Я старался рассказывать ей, не договаривая о русских морозах, и о горах трупов, вмерзших в глиняную жижу. О тысячах наших солдат, лежащих в русской земле, и о той опасности, которая подстерегает нас фактически за каждым кустом.

За разговорами время пролетело совсем незаметно. Мать ушла в город за покупками, а я, оставшись дома, вошел в свой сарай. На стене висел мой велосипед, шины которого давно сдулись, а резина потрепалась от перепада температур. Все напоминало тот период, когда я в своих кожаных шортах бегал за солдатским строем и стучал в детский барабан. Как все было давно и совсем недавно. Вот и Габриэла выросла, и уже, наверное, мечтала о том, как удачно выйти замуж. До ужаса хотелось видеть эту девчонку, с её озорными косичками, перевязанными шелковыми лентами. Усевшись на старый пыльный диван, я, подперев голову руками, углубился в воспоминания тех последних дней, перед тем, как я был призван на восточный фронт.

За стенкой отцовского сарая была небольшая соседская лужайка, на которой стояли качели, сделанные мастеровитыми руками её отца. Господин Генрих работал на красильной фабрике вместе с моим отцом. Там из свинца и других компонентов делались одни из лучших красок в довоенной Германии. Позже отец умер от воспаления легких и я, поступив в Гитлерюгенд, расхаживал по городу в портупее и коричневой рубашке, ощущая свою причастность к делам Рейха.