Лига перепуганных мужчин

На двери был замок Робсона. Замок Робсона ставится на дверь лишь в том случае, если хозяин хочет быть уверен, абсолютно уверен, что любой, в нее входящий, имеет или нужный ключ, или динамит. И выложить за эту уверенность он должен 61 доллар 50 центов.

Я нажал на кнопку звонка, и через секунду дверь открылась. Передо мной предстала одна из трех самых прекрасных женщин, которых я когда-либо видел.

Должно быть, я вытаращил глаза или разинул рот, судя по тому, как она улыбнулась — улыбкой королевы своему подданному.

Она заговорила:

— Что вы хотите?

Ее голос был тихим и мягким, без придыханий.

Единственным искренним ответом был бы ответ: «Я хочу вас», но мне удалось оставить его при себе.

Ей было лет восемнадцать. Она была высокой и стройной, с кожей цвета того чабрецового меда, который Вульф получает из Греции. Она была чрезвычайно собою горда, но не своею внешностью. Когда женщина гордится своей внешностью, это выглядит глупо. Не думаю, чтобы я заикался, хотя вполне мог.

— Я хотел бы видеть управляющего,— сказал я.

— Вы полицейский?

Если ей нравились полицейские, следовало, конечно, ответить «да». Но если они ей не нравились?

— Нет,— ответил я.— Я из газеты.

— Хорошо.— Она повернулась и крикнула: — Отец, человек из газеты! — И голос ее прозвучал еще красивее.

Она снова повернулась ко мне, грациозная, как большая кошка, и стояла прямо и гордо, с таким любопытством в глазах, словно она никогда раньше не видела человека из газеты. Я чертовски хорошо понимал, что мне следует что-то сказать, но что? Единственно правильным вариантом было бы: «Выходите за меня замуж», но это было невозможно, поскольку очень трудно было представить себе ее моющей тарелки или стирающей носки.

Потом до моего сознания дошло, что я успел-таки поставить ногу на порог с расчетом, чтобы дверь не закрылась. Это все испортило. Я был всего лишь частным детективом, пытающимся подцепить клиента.

Послышались шаги, и, когда они приблизились, она отошла в сторону. Появился мужчина, коренастый, плотный и широкоплечий, двумя дюймами ниже ее, с носом, как у мопса, и кустистыми бровями.

Я вошел внутрь и поздоровался.

— Моя фамилия Гудвин. Я из «Газетт» и хочу снять комнату, выходящую на улицу.

Он сказал своей дочери:

— Иди, Мария.

И она повернулась и исчезла в темном вестибюле.

— Комнат нет,— ответил он мне.

— Сто долларов в неделю,— сказал я.— Я собираюсь написать статью о месте происшествия после совершения убийства. Я хочу заснять людей, которые приходят на него посмотреть. Окно на втором этаже вашего дома было бы как раз то, что нужно.

— Я же сказал, что комнат нет.

У него был низкий, грубый голос.

— Вы можете кого-нибудь переселить. Двести долларов.

— Нет.

— Триста долларов.

— Нет.

— Пятьсот долларов.

— Вы сумасшедший. Нет.

— Я не сумасшедший. Это вы сумасшедший. Отказываться от пятисот долларов! Как ваша фамилия?

— Моя фамилия — это моя фамилия.

— О, пожалуйста, пожалуйста. Я смогу узнать ее в следующем доме или у фараона на улице. Что, с ней не все в порядке?

Он прикрыл глаза.

— С ней все в порядке. Меня зовут Цезарь Перес. Я гражданин Соединенных Штатов Америки.

— Отлично. Я тоже. Вы сдадите мне комнату на неделю за плату в пятьсот долларов, внесенную вперед?

— Но я же сказал.

Он жестикулировал обеими руками и плечами.

— Комнат нет. Тот человек мертв, и это плохо. Снимать людей из этого дома — нет, даже если бы была комната.

Я решил усилить напор. Промедление было опасным, поскольку отдел по расследованию убийств или прокуратура могли обнаружить связь между Йигером и этим домом в любой момент. Достав из кармана бумажник и вытащив из него карточку, я протянул ее ему.

— Вам хорошо видно при этом свете?— спросил я.

Он даже не сделал попытки рассмотреть ее.

— Что это?

— Моя лицензия. Я не газетчик, я частный детектив и расследую убийство Томаса Г. Вигера.

Он снова полуприкрыл глаза. Он протянул мне лицензию, и я взял ее.

Он глубоко вздохнул:

— Вы не полицейский?

— Нет.

— Все равно уходите отсюда. Уходите из этого дома. Я уже сказал, что ничего не знал о человеке в яме, а один из них меня оскорбил. Уходите.

— Хорошо,— сказал я,— это ваш дом.

Я убрал лицензию в бумажник, а бумажник в карман:

— Но я могу рассказать вам, что случится, если вы меня выгоните. Не позже чем через полчаса вас атакует дюжина полицейских с ордером на обыск. Они обшарят здесь каждый дюйм. Они возьмут в оборот всех и каждого, начиная с вас и вашей дочери, и арестуют всех, кто сюда приходил. Причина, по которой они это сделают, будет следующей: я скажу им, что смогу доказать, что Томас Г. Вигер приходил в этот дом в воскресенье и был здесь убит.

— Вы врете, как тот полицейский. Это оскорбление.

О’кей. Прежде всего я попрошу дежурного полицейского прийти сюда и побыть с вами, чтобы вы не смогли никого предупредить.

Я повернулся. Мне пришлось нанести этот удар. С фараонами он, конечно, держался твердо, но я явился неожиданно и выбил у него почву из-под ног. А он не был слабоумным. Он понимал, что я, если даже не смогу этого доказать, все равно знаю достаточно, чтобы натравить закон на него и его дом.