Лига выдающихся декадентов

– Я готова побеседовать с вами тет-а-тет, – вещала она. И хотя обращалась к Розанову, косила глаза на кардонку. – Готова даже к диспуту о методах духовных исканий. Но это – в обозримом будущем. Сейчас мне требуется остаться наедине с подопечным.

– Боря достаточно взрослый, чтобы управиться со своей жизнью без вашей опёки, – мягко возразил Розанов, пристально наблюдая за тем, как теософка очередной раз промокает кожу.

Неустанно дирижируя лорнеткой, Минцлова зацокотала о чём-то своём, теософском, но умолкла на полуслове и с ненавистью и подозрением уставилась на сжимавшего футляр Розанова.

– Что это у вас?

– Так, ничего. Шпаги, – скромно ответил Василий Васильевич и сделал движение, будто хотел спрятать футляр за спину.

Минцлова взбеленилась:

– Бросьте проклятые острия!.. Ну!

– Зачем же. Я их из футлярчика выну, – с улыбочкой, тряся бородкой от рвущегося наружу хихиканья, отвечал Розанов. – Николай Владиславович, возьмите, примерьте к руке. А чего это вы, Анна Рудольфовна, так переволновались?

Теософка набычилась на троицу ядром лба. Жилы у ней на висках набухли кровью. По лицу и шее струился водопад. Сбившийся с затылка на сторону, разболтавшийся клубок волос казался готовым ударить носорожьим рогом. Минцлова ворочала в орбитах глазными шарами, страшно и смешно.

За спинами троицы скрипнула дверь с лестницы, показался тюремщик.

– Я уйду и более не вмешаюсь… – бормотал он.

Сомнамбулой миновал личарда комнату и вышел за дверь. Мужчины проводили его удивлёнными взорами. Минцлова – запаниковала.

Зашуршали на полу газеты. Издав хриплый и оттого представлявшийся неестественным взвизг, теософка отпрыгнула от неуклюже встающего сторожа. Болтая головой и роняя ниточку слюны, тот безмолвно проследовал за первым личардой.

Брызгая слюной, Минцлова возопила:

– Я вашу мушиную троицу на одну ладонь посажу, а другой прихлопну!

Розанов брезгливо поморщил носик.

– Анна Рудольфовна, – серьёзно произнёс Бугаев, – эта антиэстетическая угроза вынуждает меня забыть о всяком к вам почтении.

Поэт сделал шаг к теософке, сам ещё не осознавая своих намерений.

У Минцловой задрожали губы – подступала истерика. Она крикнула хотя и слезливо, но всё равно угрожающе:

– Те, кто за мной, вас сотрут!.. – и, подхватив портфель, выбежала на улицу.

С лязгом и грохотом подлетело ландо: стоя на облучке, потрясал вожжами малый в котелке.

– Это он! – закричал, сморщив лицо, Бугаев. – Оправа без стёкол.

Вольский невольно схватился за карман, где «бульдог» ждал именно такого отчаянного призыва к действию.

Минцлова протопала с тротуара и рухнула поперёк кузова, между сиденьями, заставив его закачаться на рессорах. Возница гикнул. Ландо умчалось.

* * *

– Минцлову нельзя отпускать! Покуда она не обезврежена, русская словесность в опасности! Куда она могла отправиться? Боря, – теребил рукав поэта Розанов, – подайте нам идею!

– В Москву.

– Почему?

– Она всегда отдыхала там от столичной суеты, – слабым голосом ответил Бугаев.

– Значит, и нам – на вокзал, – устало обронил Розанов.

– После давешнего столкновения «колоде» отдых понадобится, – вставил Вольский.

– Круги… Надо взять круги! – вспомнил Василий Васильевич.

– Зачем же?

– Разумеется вернуть Воднику и потребовать назад деньги! – сказал Розанов.

Вольский осклабился:

– Что-то мне подсказывает… Водник живёт за счёт заказов Минцловой. Разорить хотите?

Впрочем, расходовать на это время не было никакой возможности. Собрались на вокзал. Бугаева усадили в пролётку посередине.

Ехали по Лиговке, когда философ нарушил молчание:

– Я внутри сознания постоянно слушаю райские напевы.

– И что, не мешает? – с живостью спросил Вольский.

– Напротив! Мысли как кристаллические иголочки. Умственная свежесть, хоть бы и полночь. Голова почти никогда не бывает больной. Да я же писал где-то в «Листве» про себя! А как вам наблюдение: когда Минцлова витийствовала, моя музыка сфер усилилась, заглушая пагубные речи.

– Потрясающе!

Василий Васильевич поспешил умалить себя, не расслышав скепсиса в реплике меньшевика и приняв её за подлинный римский сестерций:

– Есть таланты много более удивительные. К примеру, «слёзный дар», описанный Достоевским.

– Это когда без слёз не взглянешь? – невозмутимо поинтересовался Бугаев.

– По сути точно, а по тону – издевательство.

Розанов поджал губы.

Прервав затягивающееся молчание, Вольский спросил:

– Откуда оно у вас?

– От Бога, Коленька, – смиренно ответил Розанов.

Вольский начал:

– Я как материалист…

Не дожидаясь атеистического извода, Розанов поспешил сказать:

– У меня – ангельские хоралы, Николай Владиславович – материалист и потому для атак Минцловой непробиваем, а вы, Боринька, как выстояли?

– Я тоже в некотором роде обладаю даром убеждения, – гыгыкнул Боря.

– Заговаривания, – поправил Вольский. – Своеобразный гипноз.

– Господа, это совсем не сложно. Я лишь повествую о своей жизни, а слушателям становится плохо. Видали тюремщика, сникшего от моих рассказов? – напомнил Бугаев.

– Эк нам повезло, что встретились такие, не обделённые талантами, – подвёл итог Розанов.

Мелькали экипажи, вокзал ждал впереди.