Лига выдающихся декадентов

Пентаграмма была забыта. Чертёжников будто поразило проклятие насмешливого колдуна. Самые неожиданные эффекты обуяли их — у одного походка обернулась дурачеством: левой он производил маршевый шаг с рвением какого-нибудь африканского «аскари», а правой выделывал в пространстве фортель и тогда только опускал сильно в стороне и с задержкой на две-три секунды. Другой чертёжник с обезьяньей сноровкой полез по стене, находя кончиками пальцев стыки в деревянной обшивке. Ещё один спрятался целиком в мешковатую робу и, кажется, завязал изнутри рукава и горловину. Лишь немногие остались способны сражаться, среди них — Якоб Линцбах.

Вольского тоже обуял эффект. Он опрокинулся навзничь, чувствуя себя оглушённым, хоть удара в физическом смысле и не было. Розанов тряс его:

— Очнитесь, Коля!

Меньшевик приподнялся на локоть и обвёл вокруг себя ещё не прояснившимся взглядом. Злыдари катились волной. Надо отчингисханить их, подумал Вольский чужими мыслями и достал из кармана шестиплявый громогон.

Хлебников же моргал, неприязненно обозревая мир, обедневший оттенками и значениями. По всей видимости, стал тем, кем его хотело бы видеть общество — абсолютно нормальным человеком.

Патроны давно вышли. Вольский вложил своего «бульдога» в руку Хлебникову. Тот ответил благодарным взглядом и сразу же искусным броском срубил двух противников, чертёжника-верзилу с тяжёлым винкельгаком наперевес и, рикошетом от черепа, новобранца с железной метровой линейкой.

Действие медитационного эффекта оборвалось. С воплем рухнул из-под потолка утративший обезьяньи ухватки чертёжник. Вольский облегчённо передохнул, ощутив под черепной коробкой течение мыслей старообразного вида.

Оставшиеся в строю чертёжники перегруппировались и стали наступать. Из дальних дверей явилось подкрепление — ещё две дюжины подмастерьев. Линцбах помахивал киянкой как маршальским жезлом, направляя своих солдат.

Друзья отступили к одной из опор кульмана, где находился шестерёнчатый механизм и многопудовые противовесы, служащие для наклона чертёжной доски.

— La garde meurt mais ne se rend pas — гвардия умирает, но не сдается! — провозгласил Василий Васильевич.

— Хватит уже, — простонал Вольский.

Тут Розанова настигло озарение.

— Витя, где ваш карандаш? — крикнул он.

Во внутреннем кармане писателя лежала брошюра, с которой всё и началось. Со времени посещения хлебниковской комнатёнки список проклятых дат не видел дневного и лампионного света.

Меньшевик в горячке боя отчего-то вообразил, будто Василий Васильевич сейчас, в окружении противника, собрался править сакраментальное число «1917».

Изрядно потрепавшаяся брошюра с треском выпустила шнурок ляссе. Василий Васильевич покатал между пальцев растрёпанный кончик. Сцепил зубы на графитовом стерженьке странного карандаша и, выдернув как досадную занозу, лихорадочно стал вдевать Бикфордов фитиль в узкий каналец.

— Закурим!.. — предложил Розанов и протянул марсианину распахнутый портсигар. Затем поднёс огонёк к сигареткам и фитильку.

— Не тяните, Василий Василич! — нервничал Вольский.

Он поспешно отодрал край фанерки, а писатель кинул шипящую пламенем палочку в щель.

Без слов их понимавший Флоренский дёрнул рычаг. Противовесы поползли вверх. Нижний край доски двинулся вперёд и вверх, заставив отшатнуться передние ряды чертёжников. Где-то внутри каркаса перекатывалась хлебниковская динамитная палочка.

Розанов с ехидством произнёс:

— Полагаю, «кульман» и «кульминация» — однокоренные слова.

Он подмигнул Вольскому, завернул ёрнически губу и прикрыл уши.

Грянул взрыв. Серёдка кульмана вздулась и лопнула, извергнув тучу деревянных обломков. Брёвна каркаса разлетались как спички. Подвесная люлька удержалась на цепях и моталась маятником. Многострадальный магический чертёж сдёрнуло с креплений и распылило на множество клочков. Под стропилами реяли куски Ватманской бумаги размером с рогожу. Сыпал дождь Ватманского конфетти. Пахло палёным.

Холл являл собой картины разрушения. Чугунный нивелир сорвался с креплений и утонул нижней оконечностью в аспидном полу, верхняя же часть проломила стену и выглядывала на улицу, обращая внимание прохожих. В титанической чертёжной доске зияла дыра, легко впустившая бы пролётку. Без чертежа доска казалась бесстыдно обнажившейся.

За какие-то секунды со взрыва чертёжники в совершенстве освоили новый язык — язык крючников, извощиков и торговцев скобяным товаром: мат. То ли шок от разрушения святыни, то ли ударная волна и контузия подействовали, но они разбегались, громко и отчаянно ругаясь, кто куда.

Спустя несколько времени друзья нашли Линцбаха.

Запыхавшийся меньшевик отрапортовал:

— Она очень жива, хотя не, уже близка к мертве.

Розанов сказал мягко:

— Вы, Коля, переходите на речь марсианина?

— Простите, Василий Васильевич, залепертовался.

— Налицо дурное влияние Хлебникова! Ваша речь разлагается! — строго сказал Флоренский. — Сколько ещё нужно подтверждений того, что…

Главному чертёжнику крепко досталось. Он сидел на полу, широко раскидав ноги, и держался за кровоточащую голову. Цилиндр с прорванной тульей валялся рядом.