Лига выдающихся декадентов

— Не крутите с пушкинисткой, ни с опти- ни с пессимисткой, — напел Боря.

— Александр Иванович, пожалейте… Меня увезли! — всхлипнула Зинаида. Глаза её предательски оставались сухи.

— Ах ты, мисюсь!.. — едко сказал Тиняков. — Увезли её, понимаешь…

— Я хотела принять ваше, Александр Иванович, предложение руки и сердца. Это всё брат!.. Он принудил меня к участию в убийстве бедного Разорёнова.

— Вот как?

— Но я лишь сторожила вход, — прибавила Карамышева. — Тогда я была совсем ещё юной.

— Околоточный сообщил, что Разорёнова в два топора рубили, — приподнял бровь Розанов.

— Это всё братец, он… — Зинаида запнулась.

— Обоерукий? — подсказал Вольский.

— Именно! Вам трудно вообразить, сколь чудовищное зрелище мне пришлось вынести… Кровь, кровь повсюду, моё платье оказалось безвозвратно испорчено! Я ползала на четвереньках, вылавливая из кровавых луж клочки разорванной стариком рукописи. Знаете вы, каково вычищать булавкой запёкшуюся кровь из колец и браслетов? Я возненавидела брата! Я мечтала о его смерти!

— A propos, где ваш брат? — вмешался Розанов.

— Умер, — потупилась Карамышева. — Пару лет назад.

— А отчего?

— Внезапный приступ почечной колики.

— Ушёл, хитрец, от правосудия! — всплеснул руками Василий Васильевич.

— Я даже не распубликовала рукопись десятой главы! — встрепенулась Зинаида. — Я и хранила-то содержимое чемодана только в качестве памяти о маменьке, о наших совместных занятиях! Мы были так счастливы в те времена. Я изучала химию и настаивала чернила на сульфате железа и чернильных орешках. Искала у барахольщиков на Сухаревке старинную верже с нужными водяными знаками и ставила эксперименты по состариванию письмён на печном шестке. Ах, эта русская печь!.. Мы нарочно отправлялись на всё лето в деревню томить в печке пробные образцы рукописи. Братец Коленька готовил перья и упражнялся в пушкинском почерке и рисунках. И мы все вместе с маменькой сочиняли десятую главу, осваивали печатный станок и готовили первый тираж. Я была наборщицей, mon cher Коля служил корректором, а mamá была метранпаж.

— А где сейчас первый тираж? — осторожно спросил Розанов.

Карамышева подскочила в угол сдёрнуть шаль, драпирующую чемодан немецкой выделки. Щёлкнули запоры, и отвалившаяся крышка явила: печатный станочек, крохотную наборную кассу, брошюровочную машинку и шрифты, а также сотню или около того аккуратных книжных кирпичиков.

— Мы всё это заберём, — кивнул Розанов на чемодан. — Александр Иваныч, вы уже когда-то имели дело с этим грузом, так захватите… Кстати, Зинаида Петровна, кто именно из вашей семьи сочинил восьмую строфу?

— Это же был коллективный процесс. Я уже и не помню.

— На самом деле уже не важно. Из простого интереса, постарайтесь. Ну, вспоминайте! Восьмая строфа, третья строчка.

— Эта строфа целиком маменькина, — нетвёрдо вымолвила Зинаида.

Писатель усмехнулся:

— Знаете, какой тогда курьёз допустили? Ну, поразмыслите на досуге.

— Что ожидает меня? — спросила Карамышева.

— Сначала вы расскажете, как намеревались поступить с нами!

— Ах, я до сих пор не знаю… Выгадала до утра время подумать и радовалась.

— Вы же нас убить думали! — процедил Тиняков. — Пятерых разом! Знаете, что за такое душегубство полагается по закону?

— Вовсе не хотела я вас убивать! — возразила Зинаида, стрельнув глазками. — Может, испугать немножко. Бомба из старых маменькиных запасов, просроченная давным-давно.

— А тела куда? — неожиданно спросил Розанов.

— Неподалёку решётка закрывает сток в Карповку, — наивно ответила Зинаида.

Василий Васильевич лукаво прищурился:

— Неужто сами дотащили бы?..

Карамышева захлопала глазами.

— Вот ещё! Флигель во дворе Лавр Баклага занимает, бывший каторжник, за «красненькую» и уважение — помог бы.

— Ведь разболтает!..

— Да он спитой, больной, то и дело — почечные колики, сколько там ему жить, — махнула рукой Карамышева. — Не успел бы.

— Всё ясно. Тип женщины Ломброзо, — поджал губы Розанов.

— Простите меня! Сжальтесь же!.. Вступитесь за меня, Александр Иванович! Ну, скажите мне что-нибудь! — взмолилась Зинаида, вдруг осознав, чего только что наговорила.

— Знаете, что я вам хочу сказать? Знаете?.. — захлёбывался проклятый поэт. — Ничего я вам не буду говорить!

Папер горячо захлопала в ладоши:

— Правильно, Александр Иванович! Какой вы молодец!

Широкими шагами Тиняков вышел наружу.

Хлопая калошами, поэтка поспешила следом.

— Что вы со мною сделаете? — спросила надтреснутым голосом Карамышева, заглядывая в глаза Василию Васильевичу. — Поймите, я уже довольно наказана, ответственность перед законом мне не только не страшна, но, наоборот, кара примирит меня с моею совестью. Гораздо поучительнее оставить меня мучиться в собственном соку.

— Судя по вашему лицу, вы уже себя наказали, — вкрадчиво сказал Розанов. — Живите как-нибудь. Постарайтесь больше гадостями не заниматься.

— Я постригусь в монахини! Уеду в русскую миссию в Урге!