Лихая гастроль

– К сожалению, это невозможно. Дядюшка мне сказал, что сейчас они заняты с адвокатами. Составляют духовные на случай своей смерти, делают последние распоряжения и обговаривают со своими секундантами условия дуэли.

– Да-с… А только нам бы о живых надобно думать. Я хочу спросить у вас, сударыня, как вы себя чувствуете?

Княжна удивленно посмотрела на купца.

– Спасибо, не жалуюсь, но только в этом ли сейчас дело, ведь…

– Я к тому, что голова не болит?

– Не болит.

– А в животе ничего такого не колет?

Княгиня вымученно улыбнулась:

– Право, вы очень заботливый.

– Может, того… сердчишко пошаливает?

– Спасибо, оно у меня в порядке.

– Ну, коли так, сударыня, позвольте сделать вам предложение, так сказать, руки и сердца! Выходите за меня замуж.

Женщина застенчиво опустила глаза.

– Это так неожиданно… Вы так нетерпеливы. Да и время ли сейчас?

– Мне бы поспешать надобно, – резонно заметил Ануфриев. – Хозяйство без присмотра осталось. Старший приказчик, конечно, толковый, батюшке еще служил. Много не наворует, разве только по нужде. Но вот остальным веры мало. Растащат все хозяйство! За ними глаз да глаз нужен. Не идти же мне по миру с молодой женой, – многозначительно посмотрел он на слегка раскрасневшуюся княжну.

– Я вас понимаю, – ответила та, потупив взор. – Вы мне тоже очень понравились, думаю, что вы именно тот человек, с которым я могла бы зашагать по жизни рука об руку. Вы надежный, большой, такой располагающий.

Щелкнув крышкой часов, Ануфриев удовлетворенно кивнул: маленькая стрелка приближалась к одиннадцати.

– Тогда, значит, вопрос решен. Сейчас пойдем и обвенчаемся. Сделаем все в лучшем виде. За полчаса управитесь? А я пойду повозку ловить подходящую, лентами обряжу, – поднялся Ануфриев.

– Постойте, – махнула рукой княжна, удерживая Евдокима Филипповича.

Купец удивленно посмотрел на встревоженную Марианну. Весь его вид так и вопил: «Чего же тянуть с хорошим делом?»

– У нас ведь это не делается за один день. В нашей среде так не принято. Хоть я и согласна, но я должна спросить разрешения у своего родного дядюшки графа Сенявина Наума Алексеевича. Родителей у меня нет, и он для меня самый близкий человек. Дело может считаться законченным, когда дядя даст свое благословение.

Евдоким невольно почесал кудрявый затылок, что должно было означать: «Как все непросто у этих господ!»

– Ну, ежели нужно, тогда конечно. Только как же мне с ним повидаться?

В глазах княжны блеснул озороватый огонек, тотчас спрятавшийся за плотно сомкнутыми густыми ресницами.

– Приходите завтра в это время, вот тогда и поговорите, – мягко улыбнулась княгиня, вселив надежду. – Только вы уж постарайтесь его убедить, а то он бывает таким упрямым.

– Вы не беспокойтесь, сударыня, я уж постараюсь, – заверил купец, негодуя, что венчание придется отложить еще на пару дней.

* * *

Утром Евдоким сходил к цирюльнику. Обстоятельно, вдаваясь в детали, он рассказал о своей скорой женитьбе и пожелал, чтобы тот глицерина не жалел. Прочувствовавшись, цирюльник кромсал его ножницами целый час, зачесал волосы на пробор, а потом, взяв флакон с одеколоном, щедро вылил его на макушку. Так что от Евдокима Филипповича благоухало, как от городской клумбы.

Ровно в полдень, наняв для торжественного события тройку жеребцов в белых яблоках и с бубенцами, Ануфриев лихо подкатил к дому княгини и, сунув трешницу кучеру, велел дожидаться, пока дело не разрешится. Уже сходя с облучка, он глянул на окно квартиры княжны и заметил в одном из них седого мужчину с чашкой в руках, с интересом разглядывающего подъехавшего молодчика. Дверь квартиры ему открыла горничная, которую он увидел в первый день своего приезда, на сей раз мило улыбнувшаяся, в чем Евдоким разглядел добрый знак.

– Пожалте, – проговорила барышня. – Проходите в гостиную, сейчас я о вас доложу.

Робея, Евдоким Филиппович вошел в гостиную и, потоптавшись малость по углам, решил дожидаться на кушетке, стоявшей у окна.

Еще через несколько минут дверь распахнулась, и в комнату вошел тот самый человек, которого он рассмотрел в окне. Правда, сейчас у него не было в руках чашки. В темно-синем фраке, из-под которого проглядывала белоснежная сорочка, и с большим орденом на груди, он напоминал концертный рояль, который только что выволокли на сцену.

Перед столь безупречным изяществом Евдоким Филиппович оробел еще более, а князь хорошо поставленным голосом спросил:

– Вы изволили меня видеть, молодой человек?

– Э-э… Ну-у…

– Какое у вас ко мне дело? Вы из попечительского совета? Сразу хочу вам сказать, что сегодня на благотворительность больше десяти тысяч рублей дать никак не могу. Буквально час назад приходила дама из воспитательного дома, так я выписал ей вексель на пять тысяч. Уж побойтесь бога, не могу же я каждый день выдавать по двадцать тысяч рублей! Ведь деньги не мои, за ними стоят меценаты! Кто же поможет в следующий раз страждущим, если я буду столь расточителен.

– Я к вам, ваше сиятельство, совсем по другому делу, – поднялся с кушетки Евдоким Филиппович.