Лихие годы (1925–1941): Воспоминания

Братия состояла из 40 человек, и во главе ее стоял епископ Амвросий (наместник лавры), архимандритом считался митрополит Серафим. Среди братии были очень достойные люди. Помимо отца Матфея, можно назвать архимандрита Сергия — духовника лавры. Примечательна судьба этого человека: цыган по национальности, он пришел в лавру 10-летним мальчиком, отбившись от табора. Его приняли послушником. Тяжело ему было: чего стоило преодолеть очень прочно укоренившиеся предрассудки против людей цыганской национальности. Но он всех привлек своим суровым аскетизмом. Я знал его стариком. Как сейчас вижу его мертвенно бледное лицо, окаймленное седой бородой. Цыганские скулы не только не портили впечатления, но придавали какой-то особый колорит его лику. Он почти отказался от еды, ел лишь сырые овощи, спал на полу, тщательно это от всех скрывая. Все дни напролет он пребывал в молитве. Братия имела в нем друга, брата, советника, молитвенника — подлинного духовного отца.

Другой архимандрит, Варлаам, — ученый монах, сын валдайского священника, вдумчивый, серьезный пастырь, тоже суровый аскет. Помню его проповедь в день Усекновения Главы Иоанна Крестителя. Об Иоанне Крестителе сказал, что с точки зрения человеческой — это неудачник. И это слово сразу раскрыло для меня образ Иоанна Крестителя. Я почувствовал всю его трогательность и смиренное величие. Потом, когда я прочел Иосифа Флавия, св. Иоанн предстал передо мной совсем в другом свете — народный вождь, бунтарь, полный отваги и силы. Но в Евангелии он «неудачник» — Друг Жениха, — и самый малый в Царствии Божием больше его. Что правильно? И то и другое. Ибо Евангелие показывает нам все во вселенской перспективе, в космических масштабах; и в этих масштабах он лишь предтеча, не сам по себе, а лишь в соотношении с Другим, — «неудачник».

Помню я и другого архимандрита-проповедника, ныне ставшего известным на весь мир, — архимандрита (ныне архиепископа) Ермогена Голубева. В 20-е годы он был наместником Киево-Печерской лавры и приезжал к нам в Питер, чтобы служить в Киевском подворье, на Васильевском острове. Тогда его облик был совсем не такой, как сейчас. Высокий, худой-худой, все болталось на нем, как на палке. Страшно бледный, пот выступал на лбу. Казалось — не жилец на этом свете. Кто мог подумать, что он переживет 10 лет лагерей (и каких лагерей — ежовских), переживет всех своих современников и доживет до глубокой старости. Когда увидел я его почти через сорок лет в Калуге, поразился. Вместо худощавого аскета увидел седовласого, крепкого, здорового, энергичного старика. Кто может предвидеть судьбы человеческие?

Я запомнил и его две проповеди. Одна на Воздвиженье. Проповедь была построена на смелой метафоре: Крест — Церковь. Подобно тому, как нет сейчас креста, на котором был распят Христос, — он весь растащен по всему миру на частицы, — так нет и целой Церкви. Она распалась на общины, на различные церкви. И подобно тому, как среди частиц Креста, имеющихся во всех уголках мира, попадаются и фальшивые, так и среди различных христианских общин имеются фальшивые церкви.

И другую его проповедь помню. Опять-таки об Иоанне Крестителе. Смерть угодника Божия — радость, и церковь празднует не день рождения, а день смерти святого, день его соединения с Господом. Только две смерти встречает церковь с великой скорбью, облеченная в траур, в глубоком посте. Смерть Господа Иисуса Христа (Великая Пятница) и смерть Иоанна Крестителя. Почему? О ком скорбит церковь? Конечно, не о них — церковь скорбит о том, что так злы люди, — даже и Христа и Его Предтечу они убили.

Эту проповедь я вспомнил недавно, прочтя в «Континенте» воспоминания покойного кардинала Миндсенти, — о том, как его мучили в тюрьме. Я задал себе вопрос: откуда берутся такие изверги? И мне стало невыразимо больно — не за кардинала, а за людей.

Помню, во 2-ю неделю великого поста, в 1931 году, митрополит Серафим в сослужении епископа Сергия и многочисленного духовенства совершал в Киевском подворье литургию, т. к. в это воскресение празднуется память всех преподобных киевопечерских, в ближних и дальних пещерах почивающих. На великой ектений архидиакон помянул (как настоятеля обители) архимандрита Ермогена. И вдруг суровое лицо митрополита дрогнуло: он осенил себя крестным знамением; вслед за ним перекрестилось все духовенство. И я понял: получено известие, что архимандрит арестован. Так оно и было. В 1931 г. начался крестный путь владыки Ермогена, который не окончен еще и сейчас.

Из других иноков, которые произвели на меня в детстве особое впечатление, упомяну об иноках Федоровского подворья (или, как оно тогда называлось, Федоровского собора).

Это переименование связано с тем, что в 1913 г. храм был построен к 300-летию Дома Романовых в качестве подворья костромского Ипатьевского монастыря. В это время Ипатьевский монастырь уже был закрыт, однако в Питере монахи оставались, и храм был переименован в собор.