Лихие гости

Стояла Агриппина перед дальним родственником мужа, крепким хозяином Афанасием Грязновым, просилась на временный постой и, боясь отказа, только что на колени не падала. Афанасий, недавно отобедавший и разомлевший от водочки, сыто жмурился и важно надувал щеки. Говорил не торопясь, размеренно:

— Мне большого резону нету на постой тебя с парнишкой брать. Работы от вас с гулькин нос, а поить-кормить надо…

— Отработаю я, Афанасий Игнатьич, отработаю, — торопилась заверить Агриппина.

— Знамо дело — отработаешь, куда денешься, — перебивал ее заверения Афанасий. — Давай так порешим: лошадь я твою беру на свое содержание, ну и тебя с парнишкой. В сенках определяйтесь…

В теплых сенях большого дома Грязновых была отгорожена небольшая клетушка, вот в ней Спирины и обосновались. Агриппина ломила с утра до вечера по хозяйству, а маленького Мишатку приспособили макать свечи: из веревочки скручивался фитиль, обмакивался в теплое сало, остужался, а затем еще раз обмакивался и еще, пока не появлялась свеча. Горела она неярко, воняла, но зато продавалась на базаре по дешевой цене, и покупателей на нее было изрядное количество. За два года Мишатка провонял салом насквозь, возненавидел свечи, житье в чужом дому и мать, которую было ему ни капли не жалко: своими глазами видел, как она с Грязновым занималась на сеновале непотребным делом.

Все опротивело мальчишке. И стал он подумывать: куда бы ему сбежать от такой скудной и тоскливой жизни?

Но тут подоспел случай и многое предрешил.

Грязнов содержал кабак, который в округе все называли Мокрым. Он и впрямь был мокрый: низкая изба, разделенная дощатой перегородкой, в избе этой всегда сумрачно, сыро и стоял, никогда не выветриваясь, тяжелый и удушливый запах, от которого с непривычки нестерпимо болела голова.

Распоряжался в этом кабаке сиделец-приказчик, а на посылках у него был мальчишка: принеси, прибери, подай, сбегай… Мальчишку этого за воровство и за то, что начал к вину прикладываться, выгнали, а на его место, чтобы денег не платить — за еду пусть отрабатывает, — Грязнов приставил Мишатку.

Целыми днями толпились в кабаке пьяницы, шумели, орали песни, иногда дрались. Не было покоя от них и ночью, то и дело раздавался стук в закрытые ставни: горит душа и темнота ей не помеха. В глухой стене проделано было специальное окошко, сиделец его открывал, принимал деньги и в это же окошко подавал вино.

В округе имелось множество маленьких кожевенных заводиков; народ там трудился по большей части пьющий, и кабак никогда не пустовал. Мишатка со временем освоился, подружился с сидельцем-приказчиком, а затем и со многими посетителями, которым глянулся бойкий и веселый парнишка, скорый на ногу и на любую услугу. Иногда ему от хмельной щедрости совали копейки, он их никогда не тратил, а складывал в укромном месте, еще не зная, на что потратит, но твердо зная, что деньги эти, рано или поздно, обязательно ему пригодятся. В дом к Грязнову, чтобы попроведовать мать, он почти не ходил — только по большим праздникам. Не хотелось ему туда идти и никого там не хотелось видеть. Сиделец-приказчик выучил его счету и грамоте и, видя, что парнишка учение схватывает на лету, предсказывал:

— Большой мошенник, Мишка, из тебя получится, только вина не пей.

Несколько лет, проведенных в кабаке, стали для Мишатки первыми уроками в жизни, которые он усвоил накрепко, потому как сама жизнь поворачивалась здесь к нему очень уж неприглядным боком. Узнал он, как можно пьяного обсчитать и карманы у него вывернуть, как можно своровать, чтобы ни сиделец-приказчик, ни Грязнов даже не догадались, как соврать, глядя при этом широко раскрытыми и честными глазами.

Многое постиг Мишатка не по-детски пытливым своим умом.

В один из апрельских дней, а выдался он с редким дождиком и пронзительным, холодным ветром, забрели в Мокрый нищие. Вымокшие до нитки, дрожащие, тощие и злые, будто цепные собаки, они сразу же потребовали вина, сели за дальние столы и, когда выпили, принялись ожесточенно собачиться: кто лучше пел сегодня на базаре и как надо делить деньги… Чем больше пили, тем яростней кричали друг на друга и в конце концов разодрались. В драке никто никого не одолел, только изорвали и без того ветхую одежонку да сломали посох, и, утомившись, попадали спать прямо на полу, сунув под головы истрепанные котомки.

Сиделец-приказчик сначала хотел вызвать околоточного, но передумал, рассудив, что с нищебродами лучше не связываться: затаят злобу и пустят при удобном случае красного петуха, им что — народ-то аховый и бросовый. Только и наказал Мишатке не спать и глаз с незваных гостей не спускать.

Мишатка всю ночь не спал.