Лихо

– А что вы нукаете все время?

– Ну…

– Хватит! Игорь, доставай все. Понятые, внимание!

– Говно тоже доставать?

– На экспертизу.

Синявский натянул голубые латексные перчатки и полез под кровать. Выдрин растерянно смотрел на его откляченный тощий зад. Потом, чувствуя себя участником шизофренического представления, спросил:

– А в чем его обвиняют?

– Узнаете, когда вас вызовут, – сказал Черненко.

Синявский раскладывал в пакеты подкроватное содержимое. Шмурнов внимательно смотрел на кота.

– Где его документы?

– Да у него и не было никаких документов, – пожал плечами Выдрин.

– Совсем никаких?

– Ну… Извините. Есть ветеринарный паспорт.

– Сюда давайте.

Выдрин выдвинул ящик стола, порылся и достал синий буклетик. Шмурнов выхватил.

– Ишь ты! Диего, значит? В честь Марадоны, что ли?

– Нет-нет. В честь художника.

– Кастрирован? Ага, вижу. Прививки тоже…

Он убрал паспорт во внутренний карман.

– А, – сказал Выдрин. – А.

– Что вы акаете?

– А это точно не ошибка?

– Никакой ошибки.

– Но он же ни в чем не виноват.

– Следствие разберется.

– Следствие?

– А дальше – суд. Все, забираем.

– Постойте, – сказал Выдрин. – А…

– Переноску, блядь, в машине оставил, – перебил Шмурнов.

– Игорь!

Синявский выпрямился.

– Соловьев, сгоняй.

Один из юношей шустро выскочил из комнаты.

– Вы его правда, что ли, забираете? – спросил Выдрин.

Он глядел по очереди на всех – Диего, Шмурнова, Синявского, Черненко, оставшегося понятого. Тот зевал, раздув ноздри.

– Никаких шуток. Дело очень серьезное. Вам, Александр Иванович, советую не чинить препятствий. Иначе мы применим спецсредства. Это первое. Второе – уголовное дело за оказание… Как там, Вить?

– Ай, – отмахнулся Шмурнов. – Бла-бла-бла. Есть хочу. Обедать пора.

– Верно! Сейчас сдадим клиента и похаваем.

– Я в это просто не верю, – сказал Выдрин.

Никто не ответил. Вернулся понятой с сумкой-переноской. Шмурнов протянул к Диего руки.

– Стойте, пожалуйста! – закричал Выдрин. – Ну пожалуйста! Ну послушайте же… Это же что-то… Да это же… Да такого не может быть же…

– Же-же-же, блядь, – процедил Черненко. – Вы филолог, что ли? Лингвист?

– Нет. Все. Я не дам вам…

– Игорь!

Синявский подскочил, неловко, но болезненно выкрутил руку и прижал Выдрина головой к полу. Дышать стало тяжело. Налитыми кровью глазами Выдрин смотрел снизу, как Шмурнов схватил Диего за шкирку и засунул в сумку-переноску. Кот заорал и оскалил клыки.

– Перестаньте, – простонал Выдрин. – Он же боится…

– Это хорошо, – ответил откуда-то сбоку Черненко. – Но неправильно. Закон надо уважать, а не бояться.

Выдрин в последний момент сдержался и не назвал их козлами. Синявский отпустил руку. Она, потеряв чувствительность, болталась как плеть.

– Будем считать, что это недоразумение, – сказал Черненко. – Мы ведь тоже умеем быть гуманистами, Александр Иванович.

Потом они ушли.

Выдрин сидел на полу, баюкая руку и глядя в угол комнаты. Там стоял пустой кошачий лоток.

«А нагадил под кровать, подлец», – промелькнула мысль.

От этой мысли стало больно. Будто проглотил кусок стекла и тот медленно опустился в желудок, обдирая горло и пищевод. Выдрин перевел взгляд на окно. Подоконник был пуст. Диего любил сидеть там вечерами, когда солнце шло к закату и освещало комнату. Грелся. А еще на этом подоконнике Выдрин как-то раз занимался сексом с женой. И она чуть не выдавила спиной стекло. Оно треснуло. Пришлось вставлять новое. Это делал пожилой тощий дядька, от которого воняло уксусом. Или кошачьей мочой.

Из прострации Выдрина вывел звонок смартфона.

– Александр Иванович! Климов повесился! – раздался юношеский голос.

– Какой Климов? Кто это говорит?

– Миша Капустин, ваш ученик. Вы что, не узнали?

– А Климов – кто?

– Так это же тоже ваш ученик! Юра Климов! Мы вместе учимся у вас! Вы забыли?

Выдрин вспомнил. Действительно, оба – его ученики. И что делать?

– Так, – сказал он. – И что делать?

– Кому? – спросил Миша Капустин.

– Мне.

– Не знаю. Я просто позвонил сообщить…

– Спасибо, – сказал Выдрин.

– Пожалуйста.

Некоторое время они молчали.

– До свидания, – произнес наконец Миша. – До понедельника.

– До свидания, – ответил Выдрин. – До понедельника.

Когда боль в руке утихла, он встал и вышел на кухню. Лапша распухла, размякла и выглядела так, будто ее уже переварили. Из колонки пел Дэвид Боуи. Выдрин вывалил лапшу в унитаз, а контейнер выбросил в мусорное ведро. Потом достал смартфон и позвонил Лене, своей любовнице.

– Саша, – сказала она. – Что-то случилось? Мы же завтра встречаемся.

– А сегодня можем? – спросил Выдрин.

– Нет, сегодня я с детьми. А завтра их муж заберет на три дня. И я буду свободна. Ты забыл?

Выдрина всегда раздражало, что она называет бывшего мужа просто «муж», не добавляя «бывший». Он постоянно делал замечания. Но сейчас не придал этому значения.

– Я помню, – сказал Выдрин. – Просто подумал… Кое-что случилось.

– Серьезное?

– Странное. Я не знаю, что делать.

– Не трогай! – сказала Лена. – Извини, я не тебе. Глеб мою косметичку утащить хочет. Так что ты говорил?

– Ты можешь приехать? – спросил Выдрин.

– Саш, говорю же, я с детьми.

– А можно я приеду?