Лиходолье

Немигающий, кажущийся неизменно спокойным и холодным взгляд змеиных глаз на лице, которое поначалу вызывало у Искры лишь оторопь и желание разбить его в кровавую кашу, только бы больше не видеть никогда.

– А знаешь что… – Харлекин встряхнулся, ощущая, как левая рука до самого плеча покрывается бронепластинами, как изменение затрагивает грудную клетку, которая тоже становится металлической, покрытой еле заметной насечкой. Как сдвигается в сторону часть брони, открывая отверстие, из которого показывается пульсирующий мягким свечением кристалл, оплетенный золотыми нитями. Тот самый, который Змейка когда-то вложила ему в грудь, научив тем самым не притворяться, а быть. Управляющий блок, который в значительной степени усовершенствовал его конструкцию и наконец-то структурировал разрозненные фрагменты памяти. Источник энергии, позволявший осуществлять переход из маскировочной модификации в боевую без необходимости подпитки извне. Незаменимая деталь, без которой он очень быстро станет тем, кем был раньше, – железным оборотнем, живущим от охоты до охоты. Без цели, без смысла, без назначения. Простой машиной для убийства, зацикленной на одной-единственной простенькой программе выживания в чуждой, неблагоприятной среде. – …Если я занимаю в твоей жизни столь незначительное место, забирай его, свой подарок. Прямо здесь и сейчас. Обещаю, что успею отойти от тебя достаточно далеко до того, как начну снова воспринимать тебя как добычу.

Змейка уставилась на мерцающий золотистый камень так, будто бы впервые увидела. Покачала головой – и мягко надавила на него ладонью, возвращая на место.

– Ты мне нужен, Искра. Такой, какой ты есть сейчас…

Ликование. Непонятное, ранее не ощущаемое – но сразу узнанное. С резким звоном встала на место защитная панель, закрывающая управляющий блок, и харлекин потянулся к ней, златоглазой, стоящей совсем рядом, почти позабыв о том, что левая рука и часть грудины у него до сих пор металлические. Такая мелкая, ничего не значащая деталь…

Острые железные когти очень бережно, очень точно разрезают рубашку – без нее Змейка гораздо соблазнительнее, гораздо лучше! – живая рука обхватывает ее за талию, прижимает к разгоряченному телу.

Надо бы поосторожнее, надо бы…

Но золотые озера ее глаз подчиняют сильнее, чем орденские дудки, в них так легко провалиться и остаться навсегда пленником этого «змеиного золота». Добровольным пленником, не желающим более свободы…

Она откликается на каждое касание, как хорошо настроенный инструмент. Золотая чешуя покрывает узорчатыми извивами ее щеки, грудь, живот, блескучими ручейками «растекается» по бедрам. Змеиные глаза горят ярко, куда как ярче, чем затухающий, прогоревший до рыжих углей костер. И по-хорошему надо бы поначалу быть более осторожным и неторопливым, но она подгоняет его каждым движением навстречу, каждым жестом или касанием, каждым вздохом и взглядом, и он поневоле подстраивается под этот ее ритм – рваный, быстрый, сложный, как ромалийский танец, что отплясывают лирхи на раскаленных угольях. Звон колокольцев на ее браслетах создает иллюзию еще одного танца, очень личного, предназначенного только для них двоих…

«Ты мне нужен, Искра».

Системное сообщение о достижении второго уровня развития харлекин проигнорировал…

Глава 10

Чем дальше в степь, тем становилось суше и жарче. Трава стлалась низко над землей, яркие пятна цветов почти полностью исчезли, сменившись белесыми метелками «пастушьей сумки» и длинными прядями ковыля. Ветер дул нескончаемо, изредка меняя направление, но оставаясь одинаково сухим и холодным. Пейзаж угнетал своей однообразностью: всюду, насколько хватало глаз, тянулось одно и то же зеленоватое травяное море, над головой небо с утра и до вечера было одинаково синим и высоким с редкими клочками облаков. Изредка попадались жиденькие заросли кустарника, одиноко стоящие деревья с разросшимися в разные стороны крепкими узловатыми ветвями или небольшие каменистые холмики, усеянные белесыми окатышами. К одному такому холму я хотела подойти поближе, чтобы рассмотреть получше, но Искра меня не пустил – сказал, что это древние могильники, в которых хоронили павших воинов еще в те далекие времена, когда Лиходолье было обычной степью, а нечисти в ней водилось куда как меньше, чем кочевых народов. Мелкие стычки, которые легко могли перерасти в кровопролитную войну между двумя многочисленными родами, в то время случались часто, и на местах побоищ люди воздвигали такие вот курганы – попросту стаскивали тела в одну большую братскую могилу и засыпали землей и камнями, выстраивая холмики. Шаман племени три ночи совершал у свежего могильника какие-то обряды, после чего мертвецы считались запертыми в подземном мире и не могли выбраться в мир живых, пока их не потревожат первыми.