Лихое время. «Жизнь за Царя»

Говорили, что после беседы с Аверкием государь призадумался — а не дать ли Руси наследника? Вот только не решился царь, а при виде любимой супруги и вовсе передумал. Передумав, поделился думами с шурином, и княжну Мстиславскую вместо венца отправили в Выксинский монастырь на Шексну-реку, а князя Мстиславского шуганули в деревню. Ну а остальных — кого куда. Хорошо, что не на Лобное место. Палицын, коего посчитали душой заговора (умен!), лишенный чинов и поместья, был отправлен всех дальше — на Соловки.

Игумен, покойный отец Иаков, велел выделить опальному стольнику келию, сытно кормить, работы не задавать. А что с ним делать? Прислали не пойми кого — не узник, не трудник и не послушник. Однако Аверкий не хотел быть праздным нахлебником — вместе с братьями возил из Колмогор известь, таскал «дикий» камень на строительство стен. Свободное время выпадало — читал и беседовал со старцами. И как-то само собой получилось, что не захотел он возвращаться в мир царских палат, интриг и придворных сплетен, став послушником, а в скором времени и иноком Соловецкого монастыря — Авраамием…

Отец Антоний втайне гордился, что монах, чье имя называли рядом с именами воевод земли русской, принимал постриг на Соловках. А он, смиренный мних, держал тогда ножницы…

Как знать, не сидел бы сейчас старец Авраамий в настоятельском кресле, но Годунов, некоронованный государь, узнав о постриге, приказал вернуть заговорщика. Борис Годунов, при всех недостатках, ценил умных людей.

Авраамия, говорят, в последний раз видели в войске князя Пожарского, что шло на Москву. А удалось ли отбить Первопрестольную у ляхов или нет, никто пока не знал. Думал настоятель, что не раньше октября известно будет. Вот, стало быть, прибыли и новости. Рановато.

— Зови Авраамия, — приказал игумен. Спохватившись, сказал: — Старца ко мне в келию, а остальных в странноприимческую избу поставь. Пусть отдохнут, а после заутрени разберемся.

— Отец игумен, а там и мнихи, и миряне. Негоже старцев вместе с мирянами селить. Надобно иноков-то по келиям расселить… — заявил послушник, но, поняв, что ляпнул не то, да еще и учить настоятеля вздумал, упал на колени: — Прости, отец игумен…

— Яков, кто у тебя отец-наставник? — ласково поинтересовался игумен и сам же ответил: — Отец Фома. Так вот, сыне. Утречком, как к отцу-наставнику на молитву пойдешь, скажешь — отец-настоятель велел вам обоим на две седьмицы на скотный двор идти, навоз за коровами убирать. Понял, за что?

— Понял, отец настоятель, — угрюмо кивнул послушник, целуя руку игумена.

— Ну, так за что? — мягко, но требовательно спросил игумен.

— За язык болтливый…

— Только ли за язык?

— За гордыню, — вздохнул послушник. — За язык, авве, ты бы только одну седьмицу назначил.

— Вот и молодец, — похвалил отец Антоний юношу. — Ну, ступай с Богом.

— Прости, отец настоятель, — опять повалился Яшка в ноги игумену. — Моя дурость! Меня накажи, а авву Фому за что? Наставник — он же хворый да старый. Тяжело ему будет на скотном-то дворе…

— Что хворый отец Фома — ведомо мне. Ну, на скотном дворе воздух свежий, говнецом попахивает. Ядреным таким несет! Ух! Хворым да болезным — очень полезно! Все, ступай, да старца Авраамия не забудь привести. Да, вот еще что, — остановил настоятель юнца. — Узнай, нет ли хворых среди прибывших. Или да раненых. Ежели нуждается кто, брата-лекаря кликнешь. Разбудишь. А если оголодал кто из пришлых, на поварню сходи, хлеба да квасу принеси.

— Понял, отец настоятель, — кротко и смиренно произнес послушник, кланяясь игумену.

Отец Антоний видел, что желает послушник спросить, почему это нужно из-за пришельцев нарушать устав обители — кормить после ужина, но не рискнул. Или хватило ума понять, что устав монастырский иногда можно нарушить.

Когда за послушником закрылась дверь, отец Антоний улыбнулся. Пожалуй, скоро Якова можно в рясофор постригать[9]. Болтает — не страшно. Зато о наставнике печется. Отец Фома, что скоро Великую Схиму примет, работать за себя не позволит — сам будет и навоз убирать, и сено носить, а Якову урок будет дан, что нельзя монахам возноситься. А не поймет — навоза на его век хватит. Не хватит навоза, пойдет вместе с поморами топляк из моря таскать. Очень полезно, коли заносишься.

Улыбка сошла с лица настоятеля так же быстро, как и пришла. «Коли Авраамий прибыл — плохие, стало быть, вести!» — решил отец Антоний.

— Отец настоятель, старец Авраамий, — сунулся в келию Яшка.

— А без тебя бы он дорогу не нашел? — хмыкнул игумен. — Пусть заходит, не к царю, чай…

— А я… — хотел что-то сказать послушник, но решил не искушать судьбу, исчез.

— Благослови, отче, — попросил Авраамий Палицын, входя в келию.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа… — осенил игумен склоненный клобук. Не удержавшись, провел пальцем по седой пряди, что выбивалась из дыры — будто саблей чиркнуло: — Голова-то цела?

— Цела, — отозвался Авраамий. — Дурной голове, что ей сделается?

— Шутник ты, — хмыкнул отец Антоний. Не то порадовался, не то укорил. — Садись в креслица.