Лихое время

Протянул Бориске, тот с жадностью схватил, вгрызся в хлеб, а потом отхватил крепкими желтыми зубами шмат колбасы вместе со шкуркой, давясь, стал жевать, шумно втягивая воздух раздутыми ноздрями.

Из лавки вышли.

Мигом улетели в голодное брюхо хлеб и колбаса.

Рыгнув, Бориска посмотрел на Костю с благодарностью.

Потом они пошли от базара по Коротковской в сторону первой Читы.

– А я, Костя, помню, каким ты был ловким и отчаянным! И конь у тебя шельмец был, лихо через ограду перемахивал! Огневое времечко было, правда же, Костя?

Тот вдруг остановился. Негромко, но внушительно проговорил, строго взглянув на Багрова:

– Времечко, пацан, и сейчас не менее… Ты, это, Костей меня не зови. Для тебя я – Никифор. А на улице – товарищ Поставский Аркадий Васильевич. Запомнил? Аркадий Васильевич! Понял?

– Ты чо? – опешил Бориска.

– А то, что не кончились еще дела боевые. Надо так, – многозначительно сказал Костя-Никифор. – Али не видишь, что деется в Довольно Веселой Республике? Не всех буржуев добили…

– Тут ты, Костя, в точку! И я говорю – жируют сволочи! У одного сегодня табачку спросил, так он, гад…

– Соображаешь, – не дослушав, кивнул Костя. – Эта сволочь добром свои богатства не отдаст. Но ничево, – он тихонько засмеялся, от чего и у Бориски на душе отлегло, – повоюем… Так, пацан?

Багров расплылся в улыбке.

– А я тебя сразу признал, Кос… Никифор то есть! А фамилию ты тоже напрочь спрятал или Ленковым Никифором обзыва…

– Фамилию вовсе забудь! – резко оборвал Костя-Никифор. – Откуси язык, ботало коровье!

– Уже откусил! Могила! – перекрестился Бориска.

– Вот и браво тады… Ладно… Пойдем со мной, устрою тебя на постой. А там поглядим…

– Чаю бы выпить, согреться… Озяб я напрочь!

Ленков удивленно посмотрел на Багрова, покачал головой и оглушительно захохотал, приседая и хлопая себя по обтянутым шинельным сукном бедрам.

– Но ты, паря!.. Но даешь!.. Силен, насчет картошки дров поджарить!

Бориске на мгновение стало неловко. Но он тут же принял независимый вид и насупился.

– Ладно, не суропься! – весело бросил Ленков, продолжая похохатывать. – Пошли, кишка острожная! Ну чо ты букой зыришь?! Понимаю, понимаю, что на цугундере кишки подвело… Пошли! Дерябнем чаю с калачами в одном милом местечке.

Он ткнул Бориску кулаком в бок, и они пошли прочь от лавки. Ладный военный и одетый в лохмотья низкорослый паренек, старающийся шагать со своим спутником в ногу. Обносившийся пацан тараторил без умолку, а молодой военный молча кивал головой, зорко стреляя глазами по сторонам.

На углу Костя свернул с Коротковской на Благовещенскую, поднимающуюся вверх, к новому базару. Чуток не дойдя до базара, завернули на Сунгарийскую к крепким дверям под аляпистой вывеской «Харчевня».

Костя-Никифор хлопнул Бориску по плечу, толкнул в двери, за которыми щербатые ступени уводили вниз.

3

В этой харчевне, которую обитатели нового базара чаще упрощенно называли харчовкой, а темный люд – «лисьей норой», хозяйствовал грузный здоровенный мужик по прозвищу Филька-Медведь. Когда, впоследствии, Бориска увидит Филиппа Цупко, то поразится схожести двух Филек – Кабана и Медведя, Цупко и Притупова.

Сейчас Филипп Притупов косолапо, пригнувши вечно лохматую, с густой проседью голову, шествовал по просторному полутемному залу к столу в углу, где посетители готовили расчет.

Обедали у Фили-Медведя в основном крестьяне, приезжающие на базар из окрестных деревень, мелкие торговцы, реже – посетители торговых рядов. Вся публика – тихая, незлобивая, из тех, кого устраивали невысокие цены за простую еду: щи, кашу, густо заваренный чай с молоком, большие китайские пельмени, сваренные на пару, ядреную хрустящую кислую капусту и такие же крепкие и пузатые, бочковые огурцы, сочащиеся рассолом, – главную приманку для базарной пьяни.

Здесь, за штофом китайской хани, били по рукам торговцы, заключая сделки на мелкий оптовый торг, селяне обмозговывали вложение вырученных от торговли деньжат в нужные городские товары.

Харчевня не пустовала, поэтому ее избрали для своих встреч и различные сомнительные типы, промышлявшие в базарной круговерти мошенничеством, кражами, наводками на грабежи, сбытом ворованного. При удаче шпанистые субчики договаривались здесь с мерзкими толстыми бабищами насчет гулящих девочек, сторговывали адресок морфинилки или курильни опия, а чаще – шинкарки, торгующей дешевой ханкой или маньчжурским спиртом.

«Никифор» и Бориска прошли через зал, наполненный жующей и гомонящей публикой, шагнули под тяжелый полог.

Филя-Медведь поспешил следом.

В маленькой комнатке Костя развалился, не раздеваясь, на диване, кивнул Бориске на стул.

Тот сел, тут же принявшись расшнуровывать буквально примерзшие к ногам ботинки, освобождая оледеневшие ступни от холодных и грязных портянок, – терпеть уже не мог.

– Ну ты даешь! – засмеялся Костя-Никифор. – В харчовку пришли, не в баню!

– Мочи нет, отморозил, должно быть…

– Оно и понятно, – пнул Костя Борискин ботинок, поднял глаза на Филю-Медведя. – Надо парню обувку заменить, нет у тебя чего?

– Валенки тока…