Лихолетье

Через полтысячи верст от Нижнеудинска будет Иркутск — у подполковника Ушакова две тысячи легионеров, плюс какое-то число солдат и офицеров «сибирской армии», чьим отличием являются бело-зеленые цвета. Но вряд ли много — на формирование боевых частей потребно время, даже из фронтовиков, как минимум неделя, для казаков несколько дней.

— Они нами начали играть как пешками, втягивают в непонятные дела, и ведь не откажешься. Без поддержки их «сибирского правительства» нас тут всех передушат как курей!

Войцеховский выругался — мятеж пошел совсем не так как рассчитывали послы союзных держав. Не чехи привели к власти ВПАС, которое в таком случае было бы им всецело «обязано», нет, теперь они его должны поддержать и что скверно, встать в подчинение. И он сейчас обязан выполнять рекомендации из Иркутска, да что там — фактически приказы — иначе мятеж будет подавлен и нужно согласование в действиях. Несомненно, что скоро по телеграфу будет передано воззвание ВПАС, и Сибирь «полыхнет» — большевицкими порядками многие жители недовольны.

Однако есть одно иносказание, которые оказалось не совсем понятным — «срочно закупить в Екатеринбурге свежую осетрину с икрой ипатьевского засола, и при первой возможности отправить к нам на продажу». И сейчас Сергей Николаевич подумал, чтобы это означало. Понятно, что в соседнем вагоне над текстом размышляют офицеры, и он может подождать расшифровки. И тут неожиданно память подсказала, как называли осетрину в народе, и он ахнул, похолодев, осознав, во что его втягивает ВПАС:

— Царь-рыба…

«Ипатьевский дом» в Екатеринбурге…

Глава 21

— Видите, Иван Иннокентьевич, и вы, и я, и тысячи других людей, для большевиков представляем опасность — ибо мы не разделяем их взгляды на переустройство России. А потому подлежим, в лучшем для нас случае, или изгнанию, а в худшем будем репрессированы, вплоть до убийства. Знаете, меня как-то такая перспектива не очень устраивает, особенно после того как отсидел пять месяцев в камере и едва оправился от паралича. И при этом меня засадил туда тот, кого я защищал на суде и избавил от каторги. Признаться не ожидал такой черной неблагодарности.

— В политике нет чувства признательности, Григорий Борисович, зато есть сиюминутные интересы и склоки. Потому я никогда не стремился к власти, но никак не ожидал, что в меня ее засунут вопреки моему желанию, и совершенно не интересуясь моим мнением.

Иван Иннокентьевич был раздражен, и это еще было мягко сказано. Собравшаяся в Томске Областная Дума, состояла в большинстве своем из эсеров, к тому «навозных». Так без всякого ехидства в Сибири именовали не здешних уроженцев, а пришлых в эти края — «навезенных», так сказать. Так вот, это собрание «пришлых» выбрало правительство, где раздало самим себе главные министерские «портфели». Но чтобы сей кабинет министров все же выглядел хоть чуточку «автономным» и легитимным в глазах населения, ввели в состав и сторонников «областничества», «коренных» сибиряков, большая часть которых сном-духом не ведала о своем «призвании». Так полчаса тому назад Иван Иннокентьевич с великим удивлением узнал, что все эти пять месяцев он являлся министром продовольствия и снабжения ВПАС, и в любой момент мог быть арестован большевиками.

Как правильно выразился Григорий Борисович, применив к данному случаю новое, и весьма острое словцо — «подстава»!

Вместе с Серебренниковым «угодили» в министры «областники» Вологодский и сам Патушинский. Но если Петр Васильевич был беспартийным, как и он, то Григорий Борисович являлся «народным социалистом», то есть или «левым кадетом» или «народником» — тут его собеседник и сам не мог определиться, и скорее был равнодушным к партийной деятельности.

— Сбежавшее в Харбин Временное правительство автономной Сибири вернется сюда, после того, как большевики будут изгнаны из Забайкалья, и эсеры начнут верховодить. Скажу вам сразу — ничего хорошего из этого не выйдет. Они чуждые нашему краю люди, временщики, не знают его и не хотят знать, им чужды интересы сибиряков.

— Если мы с вами примем должные меры, то «правительство» Дербера, что сейчас отсиживается в Харбине, окажется здесь не нужным, и само объявит о своем роспуске. За два месяца можно создать действующие механизмы управления нашим огромным краем, с учетом интересов главной массы населения, которая станет нашей опорой. Я имею в виду горожан, старожилов, инородцев и казаков. И постараться привлечь к общему делу еще переселенцев — просто пока я не представляю, как этого добиться. Но если задача поставлена, то нужно искать пути ее разрешения.

Иван Иннокентьевич с удивлением посмотрел на Патушинского, и не скрывал этого. Перед ним сейчас был человек, ставший совершенно иным по характеру, спокойный и рассудительный, без всякой «рисовки», обстоятельный, и главное — надежный и к тому же единомышленник, что немаловажно в их положении «невольных» министров.