Лихолетье

– Михайло Лексаныч, а тебе не Димитрий шапку-то боярскую дал, а? – ехидно поинтересовался князь Одоевский, вологодский воевода. – Ежели царевича по наущению Романовых убили, так кому ж ты кланяться-то ездил?

– Ах ты, сучий выкидыш! – вскипел боярин, хватая за бороду Ивана Одоевского.

Сплетясь в клубок, князь и боярин покатились по полу, награждая друг дружку тумаками.

– Леонтий! – позвал князь Даниил, и в трапезную вбежал Костромитинов в сопровождении трех дюжих монахов. (Еще с вечера Мезецкий отобрал стрельцов покрепче и по совету игумена обрядил их в подрясники…). Расцепив драчунов, усадили их на скамейку.

– Вот что, князь и боярин, – строго сказал Мезецкий. – Коли вы лаять друг друга станете, а тем паче драться – прикажу вас из палаты вывести!

– А я епитимью наложу! – пообещал игумен Матфей и мстительно добавил: – А моей мало – владыке вологодскому грамотку отпишу.

Одоевский и Нагой злобно переглянулись и засопели… Остальные выборщики, досмеявшись, приступили к делу.

– Так чем энтот Михайло-то славен, князь-батюшка? – воспросил сидевший в последнем ряду мужик в чистеньком зипуне.

Мезецкий, взяв себя в руки, стал объяснять:

– Славен сей отрок пращурами. Деды его и прадеды государям Всея Руси верой и правдой служили. Бабка его двоюродная – царица Анастасия Романовна Захарьина, женой государя Иоанна Васильича была. Отец – митрополит ростовский Филарет, двоюродный брат покойного государя Федора Иоанновича. Дядя – покойный боярин Иван Никитыч вместе со мной вора бил – князя Рубца-Мосальского…

– Род добрый – это хорошо. А сам-то Михайло чем славен? – не унимался крестьянин. – Лет-то сколько отроку сему?

Даниил Иванович задумался, припоминая – сколько же лет Михаилу? Вроде, покойный Иван Никитыч говорил…

– Девятнадцать, должно быть…

– Ну нихрена себе – «отрок»! Да в девятнадцать-то годков уже не отроком должен быть, а мужем, а он все в отроках ходит? – удивился мужик. – Мой старшой в шестнадцать лет в дружине Пожарского голову сложил, а второй сын, коему пятнадцать было, из-под Москвы об одной ноге пришел… А тут девятнадцать, а ничего не совершил…

И впрямь… Сам князь Даниил в пятнадцать лет саблю взял, а в девятнадцать уже вторым воеводой ходил… Миша Романов в отроках числится, а у отрока этого усы с бородой должны пробиваться…

– Воля ваша, выборщики, – выдохнул князь. – Мы тут и собрались, чтобы выбрать. Не люб Михайло Романов – своего царя предлагайте. Вот ты сам-то кого в цари хочешь?

Мужик не стушевался под грозным взором князя. Одернул зипун (не жарко ему?) и, откашлявшись, сказал:

– Нам бы такого царя, чтобы от иноземцев защитил, веру нашу сберег. Ну, а потом – чтобы справедливым был!

– Вот что я скажу, – встал кирилловский игумен и, твердо стукнув посохом об пол, изрек: – Царя надо выбирать такого, чтобы он Русь от ворога защитил и нас, православных оборонил. Но выбирать его – не на день-два, а навсегда. Чтобы и сыны, и внуки его царями на Руси были. Иначе новая Смута зачнется…

– Это да… – призадумался купец. – Верно ить, нельзя без царя. Татары за Камнем обнаглели, стрельцов бы послать… А нонеча даже у Строгановых людей нет!

– Надо, чтобы он роду-племени доброго был! – заявил князь Одоевский, уже отошедший от схватки. – Не такой, как Борис Годунов, что в цари влез лисой!

– Верно! Верно! – закивал народ.

– Ладно, господа, – сказал князь Мезецкий, возвращая выборщиков к главному: – Кого сами-то в цари хотите?

– Мы, Данила Иваныч, ждем, чего ты скажешь, – обратился к Мезецкому Истомин. – Я, когда сюда ехал, думал – выйдут перед нами пять князей да десять бояр именитых, а мы будем думать – кого в цари. А еще, – спохватился воевода, – чего насчет иноземцев решим? Вроде королевич Владислав да король Сигизмунд себя царями называют?

По рядам пронесся шепоток, а с места опять вскочил тобольский купец Широглазов:

– Пущай писец запишет – иноземцев всех, схизматиков драных – на х… послать! Так ить, уважаемые?

Народ радостно загудел, а купец, подскочив к иноку-писцу, постучал кулаком по листам бумаги: – Так и пиши!

– Сядь, сыне, на место, – буркнул игумен Матфей, и Широглазов послушно уселся.

– Записать надобно, что выборные земли русской порешили – никаких иноземцев на русский престол не ставить, а тех, кто себя русскими царями мнит, считать самозванцами, – подсказал Мезецкий.

Писец принялся записывать приговор. Время от времени хмыкал и переспрашивал: – Стало быть, король польский Сигизмунд, королевич Владислав, шведский король Густав? Ага, записал… Еще кого вписать? Аглицкого короля люди? Готово! Еще – воренка Ивашку, сына Маринки Мнишек…

Когда был исписан второй лист, один из посадских изрек:

– Царей у нас – как блох на барбоске! А мы нового хотим ставить.

– Не нового, а настоящего! – прервал его Мезецкий. – Такого, чтобы у всех иноземцев костью в горле встал.

– А че, князь, ты себя-то в государи не предлагаешь? – поинтересовался давешний крестьянин в чистеньком зипуне, которому не давало покоя – чем же славен Мишка Романов.