Лихорадка

Сайлас затаскивает матрас в спальню, а когда уходит справляться с какой-то кризисной ситуацией, в которой фигурирует кленовый сироп на рояле, я сама застилаю постель и кладу подушки.

Матрас недостаточно велик, чтобы на нем было удобно двоим, но едва Габриель укладывается на пол, я прошу его забраться ко мне под одеяло.

— Обещаю, что меня на тебя не стошнит, — говорю я.

Он устраивается у меня за спиной, и я закрываю глаза. Старается лежать неподвижно, однако едва заметное шевеление его тела говорит о том, что ему неудобно. Я подвигаюсь, чтобы дать ему больше места. Хотя он и не жалуется.

Говорю:

— Когда мне станет лучше, через день-другой, я собираюсь начать поиски брата. Найти не надеюсь. Таких грузовиков, как тот, что он украл, сотни. Но я себе не прощу, если не попытаюсь. — …Потому что Сайлас был прав: причиняет боль именно незнание. Я с этим жить не смогу. Может, для Грейс уже слишком поздно, но у меня еще есть время найти брата. — Ты не обязан идти со мной. Я пойму. Я уже уволокла тебя в такую даль, и нечестно было бы тащить тебя дальше.

Габриель какое-то время молчит, размышляя. Затем поворачивает голову, его щека касается моего затылка, и мое измученное тело наполняется радостью.

— Из особняка ты меня не волокла, — говорит он. — Я сам захотел уйти.

— Потому что Дженна попросила тебя меня оберегать, — возражаю я.

— Тебе так показалось? — Он наклоняется надо мной, и мне видно его лицо. Спине моментально становится холодно от того, что он отстранился. — Она меня попросила, да. Но я принял решение еще до того.

— Почему? — спрашиваю я.

— Ты меня пленила, — говорит он, снова укладываясь на постель и прижимая меня к себе. — У тебя была такая вера в мир, что мне захотелось увидеть его так, как видишь ты.

Я горько смеюсь.

— И увидев его, ты должен теперь считать меня сумасшедшей.

Он не отвечает, но его рука обнимает меня крепче, и он целует меня в затылок. Вскоре я уже сплю.

20

Ночью, в бреду, мне видится суденышко, на котором мы сбегаем: я чувствую, как оно укачивает меня, погружая в более глубокий сон. В этом новом сне тянутся вдаль длинные полосы раскаленного тротуара. Хрупкие лилии цветут, утомленные и разрумянившиеся, а почву вокруг них пропитал тяжелый запах крови. И отовсюду глазеют девушки: их черные глаза полны облаков, перерезанные глотки ухмыляются запекшейся кровью. Их губы не шевелятся, но я понимаю, что они хотят сказать: «Ты могла быть одной из нас. Не забывай».

Моего брата не видно, но он здесь был. Его присутствие чувствуется вокруг, потное и ароматное. И его засыпает прахом. Он искал среди этих девушек меня, настолько зачерствев от горя, что даже не испытывал по отношению к ним никаких чувств — не замечал, что это девушки. Он понимал только, что они не его, что они — не его единственная сестра. И отправился более мрачными путями, к местным борделям и серым фургонам с включенными двигателями, стараясь обойти континент как можно быстрее, ибо годы бегут, выскальзывая у него из-под ног. А пока Роуэн ищет меня, я ищу его, но ощущаю лишь аромат его присутствия… лишь после того, как он уже скрылся… и лишь когда вижу сны. Ощущает ли он меня?

Порой мне кажется, что мы вот-вот встретимся.

У меня отказывает зрение. Я воспринимаю цвета как размытые пульсирующие шары. Ресницы у меня влажные и тяжелые — веки не поднимаются.

— Я здесь, — говорю я, но губы произносят только непонятные слоги, пьяный лепет. — Я здесь. Обернись и посмотри.

А может, это мне надо повернуться? Только в какую сторону?

Отвечает другой голос:

— Ты меня слышишь? — А потом, уже настоятельнее: — Ты можешь открыть глаза?

Я пытаюсь — и на этот раз мои ресницы уже не такие тяжелые. Цвета колеблются, а потом выстраиваются в четкую картину. Банка из-под варенья, которую наполняет вода, стекающая из трещины в потолке. А потом — пристальный взгляд Габриеля. Его рука приближается и гладит меня по щеке. Лицо у меня влажное от слез.

— Привет! — шепчет он. — С возвращением!

Он выбрал удивительно подходящие слова. Во сне я ушла очень далеко, ушла от него. И снова вернулась с пустыми руками.

— Привет! — говорю я.

Мой голос снова стал моим собственным. Я прочищаю горло, приподнимаюсь на локте и не обращаю внимания на яркие пятна, мелькающие перед глазами.

Издалека слышно, как Клэр шумит внизу на кухне: металл ударяется о металл, фаянс — о фаянс. Сироты тихо переговариваются, с хихиканьем перемещаясь по дому. Чьи-то глаза наблюдают за мной сквозь щелку приоткрытой двери, круглые и любопытные, а потом исчезают. В соседней комнате несколько младших учат алфавит: если они научатся читать рецепты, смогут стать поварами, и тогда их купит какой-нибудь богатый Комендант. А если девочка хорошо выучится и к тому же вырастет красивой, то сможет стать невестой или… смеют ли они мечтать?.. актрисой, как в мыльных операх. Такие возможности их манят. Все, что угодно, лишь бы избежать бессмысленной смерти. Они энергично произносят буквы хором:

— А, Б, В, Г…

Я вспоминаю, как Сесилия через дверь называла мне буквы, спрашивая, как произносится «плацента» и «амниотический».