Лихорадка

— Потому что там и рассказывать-то нечего. — Макс порылся в бумагах, разложенных на кухонном столике, и протянул Клэр компьютерную распечатку. — Вот. Окончательный анализ из лаборатории.

Она просмотрела длинный список микроорганизмов.

— Большинство из них мне незнакомо, — сказала она.

— Это потому, что они не патогенные, не вызывают болезни человека. В этом списке типичные бактерии и водоросли, которые встречаются в любом северном водоеме с пресной водой. Содержание колиформных организмов высокое, но в пределах нормы, что указывает лишь на протечку в септической системе какого-нибудь дома, находящегося на береговой линии. Но в целом, ничем не примечательный бактериальный спектр.

— А как же фосфоресцирующие вибрио?

— Нет. Если вибрио и были когда-то в этом озере, то долго они не прожили, а значит, вряд ли были источником болезни. Скорее всего, вибрио не патогенные, а лишь случайные бактерии. Безобидные, как и все другие, которые мы таскаем в своем организме.

Она вздохнула.

— То же самое мне сказали в департаменте здравоохранения.

— Вы им звонили?

— Сегодня утром. Я была в такой панике из-за Ноя.

Он протянул ей кофе. Она сделала глоток, потом отставила чашку, засомневавшись, на какой воде Макс варил кофе — бутылированной или из-под крана.

Из озера.

Ее взгляд скользнул к окну, на безграничное белое пространство, в которое превратилось озеро Саранча. С этим водоемом была неразрывно связана их повседневная жизнь. Летом они купались и плавали в этой воде, рыбачили, выуживая рыбу из глубин. Зимой скользили по застывшей озерной глади на коньках, утепляли дома, защищаясь от натиска безжалостных ветров, кружащих над ледяной пустыней. Без этого озера городок Транквиль прекратил бы свое существование, превратившись в еще одну долину среди бескрайних лесов.

Просигналил ее пейджер. На дисплее высветился незнакомый номер с кодом Бангора.

Она перезвонила с телефона Макса, и ей ответила медсестра из Медицинского центра восточного Мэна.

— Доктор Ротстейн попросил позвонить вам, доктор Эллиот. Насчет вашего пациента с краниотомией, которого привезли на прошлой неделе, господина Эмерсона.

— Как Уоррен себя чувствует после операции?

— Видите ли, его уже несколько раз посещали психиатр и социальный работник, но, кажется, ничего не помогает. Поэтому мы вам и звоним. Мы подумали, раз он ваш пациент, возможно, вы знаете, как разрешить эту проблему.

— Какую проблему?

— Господин Эмерсон отказывается принимать лекарства. Хуже того, он перестал есть. Сейчас он пьет только воду.

— Он как-то объясняет это?

— Да. Говорит, что ему пора умереть.

С тех пор как Клэр виделась с ним последний раз, Уоррен Эмерсон еще больше усох, казалось, жизнь, словно воздух из надувного шарика, постепенно уходила из него. Он сидел в кресле у окна, сосредоточенно разглядывая расположенную возле здания парковку, где, словно мягкие хлебные батоны, выстроились заснеженные машины. Он даже не обернулся, когда Клэр вошла в палату, и продолжал пялиться в окно — уставший от жизни старик, купающийся в свете серого дня. Ей даже показалось, что Уоррен не догадывается о ее присутствии.

И тут он произнес:

— Знаете, все это ни к чему. Так что смело можете оставить меня в покое. Когда приходит твой час, ты это чувствуешь.

— Но ваш час еще не пришел, господин Эмерсон, — возразила Клэр.

Наконец он повернулся, и если даже и удивился ее появлению, то вида не показал. У нее возникло ощущение, что его уже ничто не удивляет. Для него не существует ни радости, ни боли. С тупым равнодушием он наблюдал за ее приближением.

— Ваша операция была удачной, — сказала она. — Опухоль извлекли, и велика вероятность, что она доброкачественная. У вас есть все шансы на полное выздоровление. На возвращение к нормальной жизни.

Ее слова, казалось, не произвели никакого впечатления на старика. Он снова отвернулся к окну.

— У такого, как я, не может быть нормальной жизни.

— Но мы можем контролировать припадки. Возможно, нам даже удастся избавиться от них раз и…

— Меня все боятся.

Эти слова, произнесенные с такой покорностью и обреченностью, все объясняли. Он страдает болезнью, от которой нет лекарств, от которой нельзя излечиться. И нет хирургической операции по удалению страха и отвращения, которые испытывали к нему соседи.

— Я вижу это по их глазам, — признался он. — Вижу каждый раз, когда прохожу мимо них по улице или случайно задеваю в магазине. Они шарахаются, как будто их обожгли кислотой. Все боятся прикоснуться ко мне. Вот уже тридцать лет до меня никто не дотрагивался. Только врачи и медсестры. Люди, у которых нет выбора. Вы же видите, я ядовит. И опасен. Я городское чудовище.

— Нет, господин Эмерсон. Вы не чудовище. Все эти годы вы обвиняете себя в том, что случилось много лет назад, но я не верю в вашу вину. Это болезнь. Вы не отвечали за свои поступки.

Старик не смотрел на нее, и Клэр сомневалась, что он ее слышит.

— Господин Эмерсон!

Уоррен по-прежнему смотрел в окно.