Лики русской святости

Вот оно, объяснение слов об отвержении меча: «Мы убеждены, что… вообще никто и ничто не спасет Россию от нестроения и разрухи, пока Правосудный Господь не преложит гнева Своего на милосердие, пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих…» Одолеют или не одолеют белые красных – не это важно; сама их победа может быть неправедной и повлечь за собой новые бедствия для России. А важно лишь то, что творится в душах людей. И если много еще в них нечистоты, если не готовы они еще повиноваться более Богу, нежели человекам, – тогда горе народу.

У послания 8 октября имелся и конкретный повод: патриарх изливал свою боль о том, что «много уже архипастырей и пастырей и просто клириков сделались жертвами кровавой политической борьбы», попав под подозрение в контрреволюции. Тысячи и тысячи были убиты, столько же, если не больше, сидели в тюрьмах. Церковь не существует без духовенства, без рядовых священников и епископов. Патриарху Тихону элементарно нужно было уберегать их жизни. Разумеется, не ценой их отречения от Христа, чего хотели коммунисты, а путем, обозначенным апостолом Павлом: «блюдите себя от творящих распри и раздоры» (Рим. 16: 17). Советская власть готовилась в те дни чуть ли не рухнуть под натиском белых армий, и едва ли не парадоксом звучат в таком контексте слова первосвятителя: «…не подавайте никаких поводов, оправдывающих подозрительность советской власти, подчиняйтесь и ее велениям», если «они не противоречат вере и благочестию». Это евангельский путь воздаяния кесарю кесарева, а Богу Божьего.

Советские историки трактовали это послание патриарха как вынужденную уступку, приспособленческий компромисс с якобы укрепившейся к тому времени коммунистической властью. Еще одна ложь в череде многих других. Насколько власть тогда укрепилась, можно было видеть, к примеру, в коридорах бывшей гостиницы «Метрополь» в Москве, занятой большевиками: на полу там валялись разорванные партийные билеты, а «товарищи» со страхом обсуждали планы бегства от Деникина (по воспоминаниям Г. А. Соломона).

Со стороны патриарха это была не уступка, а ясный взгляд на историю и на Церковь. «Мы с решительностью заявляем, что такие подозрения (в антисоветской деятельности. – Н. И.) несправедливы: установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение». Церковь же, созданная Сыном Божьим, принадлежит вечности, а не истории.

Но такая церковная независимость, к тому же укреплявшая авторитет патриарха и всего духовенства в народе, не устраивала большевистскую власть. Они и это послание вывернули на свой лад и, как заевший граммофон, твердили всё о том же: патриарх Тихон-де злостно призывает «к уклонению от поддержки советского правительства в борьбе с контрреволюцией». Они не хотели, чтобы Церковь воздавала Богу Божье, потому что и Господь Бог был для них знаменем контрреволюции. Конкурирующая религия красной звезды и ее адепты, тем более ее пророки не собирались оставлять место в стране для иных вер. Аполитичная лояльность Церкви им была не нужна. Напротив, все силы они прилагали к тому, чтобы Церковь страстно ринулась в политику – и тем вернее погубила бы себя.

Если в 1918 году власть еще опасалась резко обострять отношения с православными, то начиная с 1919 года, с кампании по вскрытию мощей и далее, вся ее церковная политика совершалась в явно провокационном стиле. Власть грубо «нарывалась» на отпор – действия, которые уже без тени натяжки можно было бы назвать контрреволюцией. Иными словами, ей нужны были эксцессы, активное сопротивление верующих. И как только миновала угроза взятия Москвы и Петрограда белыми войсками, специалисты по «ликвидации Церкви» принялись разрабатывать новые кампании.

Для начала – для закрепления опыта – повторили пройденное: посадили патриарха под домашний арест. Причина была надуманная: якобы он через епископа Камчатского Нестора передал адмиралу Колчаку благословение и призыв идти освобождать Москву. При допросе на Лубянке Святейший был тверд и терпелив. Клевету он отверг, а на дежурные фразы о контрреволюции в который раз ответил: «Этим мы не занимаемся». Как и год назад, заточение продлилось до сочельника 6 января 1920 года. (По другой версии, полностью арест не снимали, а постепенно смягчали до середины 1921 года.)

Служить свободно в любом храме он уже не мог. Помня о триумфальных поездках первосвятителя в Петроград и Ярославль в 1918 году, ему запретили покидать столицу. А разрешения проводить патриаршие службы в московских церквах нужно было заранее получать у председателя ВЦИК М. И. Калинина. Прихожане, приглашавшие владыку в свои храмы, теперь вынуждены были писать ходатайства, обивать большевистские пороги и чаще всего получать отказы, к тому же возбуждать подозрение чекистов, всюду обнаруживавших заговор и преступление.