Лики русской святости

В том же секретном письме Ленина озвучены аппетиты народных комиссаров: они намеревались насобирать в церквах ни много ни мало «фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей (а может быть, в несколько миллиардов)». Реальность оказалась скромнее. Вся кампания по изъятию ценностей, длившаяся до осени 1922 года, принесла им лишь 4,6 миллиона золотых рублей. По сравнению с желаемым прибыток невеликий. (Большая часть награбленного пошла на содержание партийно-советского аппарата и армейские нужды, растеклась по карманам чиновников, а художественные ценности нередко попадали в частные коллекции.) Но политические проценты большевиков в течение этих месяцев наросли значительные: Церковь стояла на грани полного разгрома. В кампании по изъятию церковных ценностей, как в запутанном клубке, переплелись разные нити.

Весной и летом на скамьях подсудимых во многих городах страны оказались сотни, если не тысячи людей – епископы, священники, дьяконы, монахи, миряне. Ревтрибуналы обвиняли их в сопротивлении властям при изъятии церковных ценностей, в призывах к беспорядкам, в антисоветской агитации. Но суды, проходившие публично, с большим шумом в прессе, были лишь декоративной завесой, скрывавшей реализуемый всюду на местах секретный план Ленина: «расстрелять как можно больше». В большинстве случае, если не во всех, приговор судьи и обвинители ясно представляли себе заранее, как это было в Москве.

Московский ревтрибунал по делу привлеченных к суду 54 духовных лиц и мирян заседал в конце апреля – начале мая 1922 года. За несколько дней до конца процесса, 4 мая, Политбюро приняло строго секретное постановление: «1) Немедленно привлечь Тихона к суду. 2) Применить к попам высшую меру наказания». А за день до того секретно совещалась и чекистская верхушка, приняв решение «о вызове Тихона в ГПУ для предъявления ему ультимативных требований по вопросу об отречении им от должности и лишения сана».

5 мая патриарх Тихон предстал перед советским судом и огромной толпой народа, набившегося в зал Политехнического музея, где шел процесс. Его допрос как свидетеля по делу длился много часов, с утра до самого вечера. Все вопросы вращались вокруг одного-единственного предмета – февральского послания патриарха, где он именует изъятие богослужебных предметов из храмов святотатством. Дотошно выясняли, кого именно он называл «святотатем, вором по церковным вещам», и сами же себе с удовлетворением отвечали: советскую власть. В конце концов весь допрос имел целью выяснить у «гражданина Беллавина», считает ли он, «что та кровь, которая пролилась в Шуе и в других местах и которая еще может пролиться», лежит на нем, – и убедить в этом самих судей, обвинителей и публику. Святейший так не считал и в который раз вынужден был объяснять, что свержением советской власти он не интересуется и не занимается. Судьи смотрели на это иначе и, покончив с вопросами, сделали заявление о привлечении патриарха Тихона к суду уже в качестве обвиняемого.

Но на этом долгий, утомительный допрос в тот день не закончился. Он продолжился в ином месте – на Лубянке, в ГПУ. Там к уставшему владыке приступили трое чекистов и специалист по борьбе с религией П. А. Красиков. Едва не с пристрастием они требовали от патриарха «остановить кровопролитие». «Разве мы проливаем кровь?» – спросил святитель. На что Красиков ответил: «Необходимо отдать всё», прозрачно намекнув, что советская власть продолжит лить кровь верующих, пока в церквах не останется ничего, кроме деревянной утвари.

В следующие несколько дней в газетах появлялись описания допроса патриарха Тихона в суде. Даже отрабатывавшие «социальный заказ» репортеры, соревновавшиеся между собой в очернительстве первосвятителя, не смогли скрыть своего удивления перед величием фигуры патриарха. Во многих статьях и заметках присутствовало слово «достоинство». «Патриарх смотрит на беспримерный вызов и на допрос свысока. Он улыбается наивной дерзости молодых людей за судейским столом. Он держится с достоинством…» «Гражданин Беллавин, простившись с аудиторией, в меру смиренно и в меру с достоинством покидает зал суда…» А перед началом допроса патриарх «делает легкий поклон в сторону публики и благословляет ее по-архиерейски…. Три четверти публики безмолвно поднимается с мест». Кто были эти люди – пришедшие поддержать своего патриарха православные или безбожники, усовестившиеся видом «высокого и стройного» владыки и вспомнившие, что еще недавно сами носили на груди крест? Не так уж и важно. Для святителя и те и другие были его пасомыми – и стойкие в вере, и заблудившиеся в тумане модного атеизма.