Два ночных монокуляра я купил в интернет-магазине. Шестнадцать штук каждый, поколение 1+
Машину мы загнали в лес и отметили ее местонахождение по GPS — он был и у меня, и у Дэна… так его проще называть, и он не против. Примерно прикинул расстояние… довольно далеко тащить. Больше километра. Ну да… Бог не выдаст, свинья не съест…
— Как насчет молитвы? — поинтересовался Ефимофф.
— Ты что, каждое дело с нее начинаешь?
— Ага. Научили родители.
— Помогает?
— Жив до сих пор.
— Ну, читай. Тихо только…
Пусть читает. А мне неохота. И не потому, что я не верю. Верю… на войне все верят. Остался же я в живых. Значит — для чего-то.
Я знаю, что меня ждет — там. Я знаю, что я недостоин ни прощения, ни милости. Я только надеюсь на то, что Он выслушает меня там. Просто — выслушает перед тем, как взвесить на весах мои деяния и определить мне место.
И потому я не молюсь.
А Ефимофф — молится. Мне даже жаль его. Я мало его знаю, но думаю, что это неплохой человек. И среди американцев много неплохих людей. Вот только в нашем мире это ничего не значит…
И мы пошли…
Дождя не было долго, почва была сухой, поэтому шлось легко. Мы шли так, чтобы нас не видно было с дороги. Но чтобы дорога немного подсвечивала нам. Для поколения 1+ хватало за глаза…
Так мы прошли метров триста, а потом — американец подал команду «опасность». И начались наши неприятности…
Тут раньше был колхоз… наверное. До того, как колхоз развалился, земли продали по десять штук гринов за сотку и застроили коттеджами. Остались дороги — полевые. Они шли теперь в никуда — не было полей, не было полевых станов — но они были. И вот на одну эту дорогу съехал… кажется, внедорожник.
Как назло. Этого только не хватало.
Мы как раз собирались пересечь дорогу, но вместо этого вынуждены были залечь. Я молил всех святых, чтобы машина проехала мимо — но она не проехала. Остановилась сразу после нас — метрах в десяти.
Вспыхнули и погасли стопы. Хлопнула одна дверь, потом другая…
— Где это, а?
Кавказский акцент. Аварцы.
— Тут тихо. Помнишь, на прошлой неделе к моему дяде ездили…
— Дальше проедем…
— Не, там есть яма. Я помню. Где фонарь?
— Я…
— Где фонарь, ишак?!
— Там, в багажнике есть! Аварийный, да…
Дверь оставалась открытой. Играла дагестанская эстрада, какой-то певец пел про свои любовные страдания. Кстати — а вы знаете про дагестанскую эстраду? Нет? Напрасно. Бывают хорошие вещи…
— Лопату взял?
— Да, брат, взял…
Включился фонарь. Луч света пробил темноту…
— Шайтан, где яма…
Не дожидаясь, пока эти твари нащупают лучом фонаря кого-то из нас, я открыл огонь. Короткая очередь — остановка. Фонарь падает в траву… останавливается, луч безжизненно светит куда-то назад.
— Сафар! — И тут же, более истеричным и испуганным тоном: — Сафар!
Урод. С бейсбольной битой на автомат. В монокуляр ночного видения мне было отлично его видно — он пытался обойти машину, держа на замахе бейсбольную биту.
Очередь — в монокуляр видно, как от головы — ее лучше видно на фоне более светлого звездного неба — отлетает кусок. Человек… хотя какой, к черту, это человек — падает, бейсбольная бита стукает о кузов машины.
Дагестанская эстрада продолжала играть.
— Какого… хрена!
Идиот. Хоть и Ирак прошел — а полный идиот. Интересно — все американцы такие идиоты? Я бы лежал без движения, без звука еще минут десять-пятнадцать как минимум. И то потому, что времени не хватает. Кто сказал, что в машине только двое? Может, еще один — въехал, что происходит, лег между сиденьями и лежит. С помпой. Или травматом, переделанным на боевые. Всякое может быть.
— Иди. Проверь.
К счастью для него самого — американец спорить со мной не решается. Идет к машине — довольно грамотно, кстати, идет. Я смещаюсь, чтобы эффективнее прикрывать его…
— В машине чисто!
Уже лучше.
Пока я поднимаюсь на насыпь — американец успевает сделать очень многое. Заглянуть в багажник, проникнуться ужасом, отбежать на сторону и избавиться от остатков ужина. Говорил я ему, кстати, не жрать…