Лилея

— Не молодец, не молодец, девушка! Ее и не ловили, она не убегала даже! Девушка из бывших! Вот злодейка, а? В белом платьи! Вошла к Другу Народа, как он ванну принимал, очень уж лишаем мучился, бедняжка! Попросилась пустить, будто по делу, а сама пырь ножиком, да прямо в грудь! И так, Пьеро наш сказывал, чисто стукнула, что бедняжка только успел с перепугу служанку на помощь позвать, ну прачку, с которой жил! Та вбежала с табуреткою в руках, а уж он, защитник наш, лежит мертвый весь в кровавой воде!

Елена затрепетала, раздираемая восхищением и скорбью. Какая-то девушка, верно похожая на Диану дю Казотт, своими руками воротила в ад самое кошмарное из его порождений, Марата, еще более кровожадного, чем Робеспьер! Что же с нею будет теперь? Даже не пыталась бежать, принесла себя в жертву! Господи, не оставь ее теперь!

Выпалив последнюю тираду, невидимая девчонка, не прощаясь, припустила прочь, о чем сообщил стук грубых башмаков.

Мадлон, с сумрачным лицом, воротилась в комнату.

— Слышали, красавицы мои? Худо дело, надобно вам спешить.

— Ай, молодец девица! — не удержалась Катя. — Не соскучишься с вами, с голубой кровью! Верно тож вроде тебя, от дождевого червяка либо клопа — хлоп в обморок, а понадобиться негодяя прирезать, об один удар управитесь! Ну, чисто! А кто сей таков был, а, что служанку против девушки на помощь звал?

— После расскажу про всех людоедов здешних, по дороге. Мадлон, отчего ты говоришь, что спешить придется?

— А то, нет? Могут и заставы перекрыть. Хорошо, коли девица-то парижанка, а коли приехала откуда, так по той дороге лучше не пробираться! Ну да ладно, вам на Нормандию течь, уж слишком должно не подфартить, коли она прямиком из тех краев! Хотела я хлеба вам выменять в путь, да уж теперь не стоит и некогда. Денег Кандилехо в дороге достанет, только они и не надобны покуда, в харчевни заходить даже не вздумайте! Сыру кусок дам, высох он, как подметка, ну да ладно, отломила чуток и в рот, есть не садитесь, спите только когда уж ноги дальше не несут!

— Нам не хотелось бы лишать тебя последних крох, в Париже голодно! — Нелли смутилась, не имея чем отдариться либо заплатить. — Я уж говорила, что теперь лето, в деревне оно милосерднее, чем в городе! Щавелю погрызем по дороге, ягод каких…

— Полно вздор молоть, далеко на ягодах не убежишь! — Мадлон уж заворачивала в тряпицу изрядный кусок, с треть круга. — Даже темноты ждать незачем, теперь на улицах толпы да сумятица, но так будет недолго. Сил бы набраться после сна-то неподвижного, да ладно уж, дело молодое. Кандилехо, вот сыр, вот фляжка с водой да вином, собирайтесь в путь, милые, я выведу к заставе.

У Елены кружилась голова, но она умолчала, чего уж, цыганка права.

Тяжелая дверь выпустила их наружу. Улицы под высокими, в два-три жилья черными крышами, гудели словно в праздник, гудели, словно улей пчел, через который с трудом находили себе путь беглянки.

— А хоронить Друга Народа станут ночью, при свете факелов!

— Ночью-то почему?

— Вроде Неподкупный придумал! Чтоб врагам жутче было!

— А похоронят на каком кладбище?

— Не на кладбище! В саду специальный склеп выстроят! А сердце доктора послали вырезать…

— Кому сердце вырезали? Убийце? Этой, де Корде д’Армон? Живьем?

— Да нет, у Друга Народа доктор сейчас поехал сердце вырезать! Чтоб, значит, похоронить отдельно, в зале клуба!

— Ух ты, ну прям как прежде у королей!

— А что, чем мы хуже!

У Нелли гудело в ушах, лица толпы мелькали, словно в трубочке стеклянной игрушки калейдоскопа, мелькали фразы вообще без начала и конца. Подруги цеплялись за руки, казалось, толпа может разъять их словно обезумевшая под ливнем река. Как они тогда найдутся вновь? Даже вить жилища доброй Мадлон она не запомнила… Нелли одернула себя, нечего.

Множество синих мундиров сновали деловитыми иголками, простегивая праздную толпу.

— А что будет раньше, похороны или казнь?

— Похороны!

— Да нет же, надобно сперва казнить, чтоб Друг вроде как доволен был!

— Казнь, казнь вперед устроят!

— Здесь уж простимся, — шепнула Мадлон. — Кандилехо, ты к заставе путь знаешь!

— Знаю!

Толпа уж оттерла от подруг почтенную цыганку. Оглушенные и уставшие, они плыли в людском потоке, покуда последний не выбросил их на пустынную дорогу. То был еще Париж, но Париж окраинный, зеленый, с невысокими домиками и огородами у крылечек. Женщина в темной шали и чепце несла огромную бельевую корзину, неимоверно тяжелую даже на вид, от распластавшегося над ручейком строения мойки, сложенного из крупных валунов, под крышей из сизых деревяшек. Другая женщина в окне со снятыми ставнями месила тесто, а двое взобравшихся на скамью детей, верно, выпрашивали кусочек — полепить булки на свой лад.

— Как тут покойно-то! — Нелли подавила желание присесть на обочине. — Вроде и люди не безумны.

— Все равно надобно спешить, — Катя прибавила шагу.

Вскоре, повстречавшись только с тремя подводами, молодые особы миновали уже заставу.