Лили и осьминог

Я пожимаю плечами. Кто такая Дженни, даже Новая Дженни, чтобы рассуждать, для чего существует поэзия? И кто такой я, если уж на то пошло.

– Почему вам вспомнились именно эти стихи?

– «Останови часы, забудь про телефон. И дай собачке кость, чтобы не тявкала. Прикрой рояль; под барабана дробь и плачь теперь пусть гроб несут»[6], – я выучил их в колледже и помнил до сих пор.

Дженни пробует эти слова на вкус, как будто дегустирует вино, прежде чем говорит:

– Вполне уместно.

Тут-то и возвращается прежняя Дженни. С этого момента ее замечания становятся в корне неверными, а сама она превращается в кошмарного психотерапевта. Вот что неуместно. Вот что не вписывается в ситуацию и не заслуживает рассмотрения в ходе нашего разговора – в основном по одной вопиющей причине: собаку заставили молчать, бросив ей кость.

Во мне вскипает очередная истерика.

– Нет, неуместно – если скорбишь о собаке!

Воскресенье

Замороженная индейка с гулким стуком падает в раковину и будит Лили.

– Да тише ты! Ох…

Лили не выносит, когда ей мешают спать.

Я вовсе не собирался покупать замороженную индейку, или любую другую индейку, если уж на то пошло, но в июне свежей индейки не найти, а я отчаянно старался доказать, что не скорблю. А как еще продемонстрировать отсутствие у меня каких бы то ни было патологических состояний, если не устроить праздник, а именно – отпраздновать все, за что нам следует быть благодарными? А с благодарностью ничто не сочетается так, как индейка. И начинка. И подливка. И картофельное пюре. И кабачки. Только на кассе в магазине я заметил взгляд кассира и сообразил, что собираюсь готовить традиционный для Дня благодарения ужин в июне – в сущности, особая разновидность психического расстройства.

– Это тофундейка[7]? – Лили поднимается с лежанки, подходит и садится у моих ног.

– Да, она самая. Будем есть тофундейку, – несколько лет назад я заигрывал с вегетарианством и однажды даже зашел настолько далеко, что приготовил тофундейку на День благодарения. Когда Лили попросила индейки, я объяснил ей, что индейки нет, зато есть тофундейка, и она с тем же удовольствием умяла ее. Подливка была не совсем вегетарианской, и мы с Лили сошлись во мнении: блюдо, в котором достаточно начинки, картошки, сливочного масла и подливки, скорее всего окажется отменным на вкус. С тех пор Лили называла всех индеек тофундейками, и вид у нее при этом был настолько милым, что мне не хватало духу поправить ее.

– Сегодня устроим пир.

ОЙ! МАМОЧКИ! ТОФУНДЕЙКА! МОЕ! ЛЮБИМОЕ! Я! ГОТОВА! СЪЕСТЬ! ЕЕ! ЦЕЛИКОМ! АМ! И! НЕТУ!

Вот теперь Лили окончательно просыпается. И опирается лапами мне на ногу.

– Придумать бы только, как разморозить эту заразу.

Индейка едва помещается в раковину.

Лили искоса бросает взгляд на микроволновку, и я даже предпринимаю попытку затолкнуть проклятую тушку туда, но тут до меня доходит, что индейка весом 18 фунтов в стандартную конвекционную микроволновку ни за что не влезет.

ИЛИ! МОЖНО! СЪЕСТЬ! ЕЕ! ПРЯМО! ЗАМОРОЖЕННОЙ! КАК! МОРОЖЕНОЕ!

– Замороженные тофундейки не такие вкусные, как мороженое, – я смотрю на Лили сверху вниз, а она на меня – снизу вверх. Ей очень хочется, чтобы я что-нибудь придумал. – В таком случае – горячая ванна! – Лили начинает пятиться. – Для тофундейки, – объясняю я. – Не для тебя.

Она сразу возвращается на место.

ДА! ДАВАЙ!

Я затыкаю пробкой сток под индейкой и наливаю в раковину теплой воды. У меня есть «Иллюстрированный кулинарный журнал» со статьей под названием «Жарим гиганта», я нахожу его в стопке поваренных книг, в которые еще ни разу не заглядывал. Сам не знаю, зачем я его сохранил, но от названия статьи на меня несколько раз нападал ржач, как на подростка.

Пока размораживается индейка, мы с Лили накрываем на стол. В детстве меня всегда завораживали столы, которые накрывала к праздникам мама. У нее были припасены особые скатерти и для Дня благодарения, и для Рождества; в ноябре она откуда-то извлекала, как по волшебству, белую с золотыми ободками фарфоровую посуду. Зарождающийся во мне гей разглядывал тарелки, переворачивал их, впитывал чудесные слова – «Веджвуд», «костяной фарфор», «Англия». Однажды мама даже выставила на стол стеклянные чаши для ополаскивания пальцев на отдельных блюдцах, и мы с Мередит окунули в них пальцы после основного блюда и перед десертом. Вся эта сервировка казалась мне такой элегантной, что я гадал, нет ли среди моих предков по материнской линии особ королевской крови. Взглядом я умолял маму доверить мне тайну нашего происхождения (мне можно, я сохранил бы ее, если мы и вправду прятались от какого-нибудь злого царя или королевы!), но так ничего и не узнал. Помню, как я думал: вот так я буду ужинать каждый вечер, когда вырасту. Но несмотря на то, что ко мне перешел по наследству тетушкин фарфор, я, само собой, пользуюсь им редко.