Лили и осьминог

Индейка выглядит так замечательно, что мне почти жаль резать ее: золотистая, хрустящая, сочная, аппетитная. Автор статьи «Жарим гиганта» знал, что писал. Но как только я делаю первый разрез, чтобы отделить ножку, запах, распространившийся по комнате, вызывает такие острые муки голода, что я вспоминаю: я же весь день не ел. И еле сдерживаюсь, чтобы не впиться в ножку зубами.

Трент начинает первым. Несмотря на отсутствие тыквенного хлеба и нежелание надевать шляпу, он уже проникся духом нашего праздника.

– Я благодарен за Мэтта и Уизи, – объявляет он, называя первыми своего бойфренда и бульдожку. – И конечно, благодарен за хороших друзей, – он поднимает бокал, глядя на нас с Лили. – А еще – за вкусную еду, дальнейший успех и взаимовыручку. И за «Далласских ковбоев».

Меня вдруг осеняет, чего недостает на нашем импровизированном празднике: шума футбольных трансляций и шествий.

– А ты что скажешь, Лили?

Я! БЛАГОДАРНА! ЗА! ТОФУНДЕЙКУ!

– А еще? – спрашиваю я.

ЭТО! ВСЕ! ТОФУНДЕЙКУ! МНЕ!

Она облизывается.

– Ладно, теперь я, – я кладу несколько ломтей индейки на тарелку Лили, потом на тарелку Трента и мою. – Я тоже благодарен за друзей и тофундейку. За сандвичи с остатками тофундейки и за День благодарения в июне. Благодарен за мою семью. Моя сестра Мередит звонила сообщить, что я снова буду дядей, а я обожаю быть дядей.

– Поздравляю! – восклицает Трент. Я поднимаю палец: я еще не закончил.

– Но больше всего я благодарен за Лили – с тех пор, как она вошла в мою жизнь, она научила меня всему, что я знаю, о терпении, доброте, о том, как твердо и с достоинством встречать превратности судьбы. Никто другой не смешит меня сильнее, никто не вызывает желание обнять его крепче. Ты полностью сдержала обещание стать лучшим другом человека.

Трент замахивается на меня вилкой: ему не нравится, когда я называю своим лучшим другом кого-нибудь, кроме его самого, но я отражаю удар и уточняю: в широком смысле. Лили недовольно смотрит на меня, в капоре тень, которую она отбрасывает, еще симпатичнее, чем обычно: по ее мнению, все эти восхваления – всего лишь отсрочка ужина.

Я заканчиваю раскладывать наш ужин по тарелкам (и мискам, в случае Лили) и сдабриваю его подливкой. Трудно сказать, кто из моих компаньонов – Трент или Лили, – набрасывается на еду яростнее. Я к своей не притрагиваюсь. Вместо этого я наблюдаю, как Лили смакует каждый кусок, как корчит странные гримасы, полощет завязки капора в подливке, а когда в миске уже не остается еды, с горя пытается облизывать их.

Черт бы тебя побрал, Дженни.

Я скорблю. Теперь это мне совершенно ясно. Вот он, узнаваемый отход от нормального отношения к жизни: индейка весом 18 фунтов как вполне приемлемый ужин на троих. Собачья миска на человеческом столе. Высокие шляпы колонистов как уместный наряд в июне. Моя собака может достаться осьминогу.

Ноября может и не быть.

Понедельник

После экспромтом отмеченного Дня благодарения до меня лишь после полудня доходит, что сегодня вовсе не Черная пятница. И вообще никакая не пятница, а понедельник, но я уже в торговом центре «Гроув», бессмысленно блуждаю по открытым торговым галереям в поисках распродаж. Прохожу мимо ряда магазинов, которые обычно интересуют меня, но на этот раз мысли витают где-то далеко. С каждым хорошим воспоминанием является и воспоминание об очередной ошибке. Параллельная память. Более мрачная и тягостная. Стоит мне вспомнить, как Лили в щенячестве перетаскала вверх по лестнице всю мою обувь, как это событие вызывает в памяти страшный случай, когда она свалилась все с той же лестницы только потому, что я не позаботился отгородить ее калиткой. Триумф с опорожнением ее мочевого пузыря после операции напоминает о другом эпизоде из прошлого, когда я разозлился, что она не желает писать, и дернул ее за поводок так, что она взвизгнула от боли. Думая о наших самых долгих разговорах, я вспоминаю и наши самые длинные периоды молчания, когда мы дулись друг на друга или когда на самом деле не дулись, но считали, что на нас дуются, а спросить, так ли это, не удосуживались.

Если я помню все хорошее, значит, мой долг – помнить и плохое? Если я помню, как мы упивались радостью в День благодарения, значит, должен помнить и то, как глотали яд, точнее, как я силком напоил Лили перекисью? Если чувствую, как бьется в груди ее сердце, когда по ночам она спит, прижавшись ко мне, значит, обязан слушать, как она хватает ртом воздух, когда все та же перекись попадает не в то горло?