Лили и осьминог

Когда Лили постарела, ее реакция замедлилась, а зрение утратило остроту, ветеринар-предшественник Дуги предупредил меня, что у нее может развиться, как он выразился, «синдром замкнутого мирка». Я ответил, что о таком не слышал, – разве что о синдроме Нового Света (знакомство коренных народов с более современным, сидячим образом жизни, а заодно и с ожирением, диабетом и сердечно-сосудистыми заболеваниями: не стоит благодарности, индейцы). Не знаю, действительно ли этот «синдром замкнутого мирка» официально признан медициной, или же его выдумал мой ветеринар, а может, кто-то из официальных лиц, отвечающих за изобретение новых синдромов. Но Лили вскоре начала чувствовать себя свободно лишь в неуклонно сокращающемся пространстве с центром в нашем доме, и по случайному совпадению, то же самое происходило со мной. А может, старение Лили совпало с завершением моих отношений с Джеффри или с застоем в моей писательской карьере. «Как Джеффри?», «как тебе пишется?» – эти вопросы жутко бесили меня. Но не потому, что не имели права на существование, а потому, что ответов у меня не было. Как Джеффри? Мы с ним и двух дней не можем прожить, чтобы не поскандалить. Как мне пишется? За несколько месяцев не написал ни строчки. Проще стало избегать людей, чем объяснять им, с чем я столкнулся. Мой «синдром замкнутого мирка» проходил чуть легче, чем у Лили, главным образом в силу неизбежности, особенно когда я снова остался один. Лили одна не оставалась никогда.

С тех пор, как появился осьминог, я обнаружил, что опять плету вокруг себя все тот же кокон. Было невозможно говорить о том, что я никак не мог заставить себя произнести. Когда я встречался с друзьями в шумном баре или многолюдном ресторане, и кто-нибудь спрашивал: «Как Лили?», ну что я мог ответить?

– Вообще-то у нее осьминог на голове.

– Носорог на траве?

И разговор становился непредсказуемым.

Я медленно поднимаю голову и оглядываюсь. Возле «Аберкромби и Фитч» манекен с голым торсом. В «Нордстроме» меняют оформление витрин. «Крейт энд Баррел» активно рекламируют кричаще-яркие полосатые зонты для патио. Какой-то человек – может, Марк Руффало, а может, и не он, – устремляется прямиком к входу в «Киль». У меня в голове постепенно перестает стучать. Температура тела мало-помалу снижается, сердцебиение становится нормальным.

Вот если бы существовал способ увидеть с мобильника, что осьминог уже исчез! С помощью какой-нибудь программы и видеоняни с камерами в каждой комнате моего дома. Чтобы можно было взглянуть на Лили, спящую на своей лежанке, и убедиться, что ее голову уже не обременяет эта тварь, что она спит крепко и сладко. А может, даже к лучшему, что такой программы нет. Иначе у меня появилась бы еще одна причина для одержимости мобильником, стремления поминутно проверять его, забывать о настоящем, отвлекаться от жизни. Может, я расценил бы такую программу как разрешение держаться на расстоянии от Лили, воспринял бы ее как довод в пользу моего магического мышления, окончательно уверовал, что тогда осьминог исчезнет, хоть и понимал в глубине души: чтобы избавиться от него, слишком мало одной поездки в торговый центр.

Когда я возвращаюсь домой, осьминог все еще там. У меня падает сердце, хоть мозг и убеждает его, что это ни к чему. Я надеваю на Лили ее сбрую, беру поводок, и мы выходим на прогулку. На старую и привычную, вверх по тихой улице на холме. По той самой, где мы гуляли ежедневно, пока синдром не сделал нас отшельниками и наши вылазки не стали краткими, заканчивающимися обходом вокруг дома.

Мы проходим два квартала, сворачиваем за угол, поднимаемся на холм, откуда видна надпись «Голливуд», когда Лили вдруг привлекает какой-то запах в траве между тротуаром и проезжей частью. Я даю ей возможность принюхаться. Даже не собираюсь тащить ее за собой, дергая за шею. Пусть себе нюхает, сколько захочется. Чтобы я простил себя за все былые ошибки. За минуты злости. За то, как срывался и выходил из себя.

Воздух прохладен, дымка негуста. Последние лепестки жакаранды на тротуаре выглядят цветовым акцентом. Улицы безлюдны. Местные жители еще не вернулись домой с работы и не вывели на прогулку собак. На нас никто не глазеет и не посматривает косо. Никто не останавливается спросить, с какой это стати на моей собаке верхом разъезжает осьминог. Вдалеке невысокие горы и пологие холмы обозначают границу лос-анджелесской низменности. Воздух еле заметно пахнет солью – надо принюхаться, чтобы уловить этот запах, но он есть.

– О, смотрите-ка! Знак Голливуда!

Это осьминог. Лили перестает обнюхивать траву и поворачивается ко мне.

Я закатываю глаза.

– А он меньше, чем я думал.

– Это ты меньше, чем я думал.

Ответ не то чтобы очень находчивый, я даже сам не знаю, что я имел в виду, но другого нет. Видимо, в данном случае «меньше» означает «ничтожнее».