Лили и осьминог

Второе заведение, куда я захожу, на Бродвее, мне больше по вкусу. Оно выглядит менее туристским и более китайским. Осмотревшись, я не вижу на толстом слое колотого льда того, что ищу, но без смущения обращаюсь к продавцу с добрым морщинистым лицом:

– Я ищу осьминога.

На добром морщинистом лице отражается растерянность. Я стараюсь как можно лучше объяснить, чтобы он ненароком не продал мне какую-нибудь китайскую нечисть «могуай», как в фильме «Гремлины», от которой больше вреда, чем пользы. Но как по-китайски «осьминог», я не знаю, поэтому показываю восемь пальцев, потом переворачиваю ладони пальцами вниз и шевелю ими.

– А-а, чжанъюй[13]!

Он ведет меня к другому концу прилавка, и я вижу их – примерно полдюжины, неподвижно лежащие на льду. Мертвые, они совсем не выглядят опасными.

– Хм… – я делаю вид, будто изучаю их, высматривая нечто особенное. – А у вас нет чего-нибудь… побольше? – Для пущей убедительности я развожу руками.

Торговец рыбой поднимает указательный палец, прося меня подождать, и скрывается в холодильной камере. Кондиционеры здесь работают на полную мощность, повсюду слышен электрический гул. Окна прикрыты желтым целлофаном, отсвет которого придает всему, что есть вокруг, унылую желтизну. Несколько мух жужжат в дверях, но к рыбе не приближаются. Может, им не нравится лед? Пожилая китаянка осматривает емкости с устричным соусом. Наши взгляды встречаются, я улыбаюсь. Она смущенно отворачивается.

Торговец возвращается с крупным осьминогом – по-моему, этот будет в самый раз. Я киваю, он улыбается и заворачивает осьминога в вощеную бумагу. Когда он подает его мне, я говорю:

– Мне нужно кое-что еще.

Он выжидательно смотрит на меня. Я указываю на то, что находится у него за спиной. Он тычет пальцем в креветки. Я отрицательно качаю головой.

– Вот это.

Он растерянно водит взглядом, пока не находит то, на что я указываю: я хочу купить его широкий нож-секач. Торговец качает головой. Не то чтобы сердито, но почти. С явным упреком. Совсем как в «Гремлинах». Прямо слышу, как он заявляет: «Ты обращаешься с могуай так, как ваше общество поступает со всеми дарами природы. Ничего ты не понимаешь!» Только вместо «могуай» я слышу «осьминог». Сомневаюсь, что осьминог – дар, а если и так, я намерен во что бы то ни стало вернуть его.

Я снова указываю на нож, на этот раз настойчивее, и вытаскиваю из кармана небольшую пачку двадцаток. Он смотрит на деньги. И после некоторого замешательства вытаскивает секач из колоды.

Когда я возвращаюсь домой, Лили сидит в своей лежанке, уставившись в сторону плиты. Меня она не слышит – в отличие от осьминога. Бумажный пакет у меня под мышкой шуршит, когда я вхожу в кухню, ключи звякают, упав на стол. Я кладу пакет на большую разделочную доску возле раковины, потом поднимаю его вместе с доской и переношу на стол, чтобы осьминогу было лучше видно. Искоса бросаю взгляд на Лили, убеждаясь, что осьминог наблюдает за мной.

Да, наблюдает.

Минуту я вожусь с узлом на бечевке, которой перевязан пакет. С узлами у меня часто возникают сложности, но этот я распутываю медленно главным образом ради драматического эффекта, чтобы, повозившись, достать свой новенький секач и со стуком рассечь им бечевку у края пакета. Секач вонзается в доску. Жертвовать хорошей разделочной доской не хочется, но в целом впечатление потрясающее, ради такого даже доски не жалко.

Все равно скоро мы уедем отсюда.

– Что там, в пакете? – Осьминог заговорил. Получилось! Я пробудил в нем любопытство.

– О, сейчас увидишь.

Я аккуратно разворачиваю пакет, бумага противно хрустит и шуршит. Запах я чувствую еще до того, как разгибаю последнюю складку. До Лили он долетает наносекундой позже, она выходит из транса, принюхивается, подняв морду, бредет в мою сторону, натыкается на мои ноги и останавливается. Свою роль она исполняет идеально – длинный лимузин, который доставил на вечеринку почетного гостя.

– Нет, ну правда! – допытывается осьминог. – Что в пакете?

– Хочешь узнать? – Я скалю зубы в самой дьявольской из своих усмешек. – ВОТ ЧТО.

Я наконец высвобождаю из бумаги и поднимаю мертвого осьминога, взяв его за голову. С обмякших щупалец на пол срываются капли.

– Оп-па, – восклицает осьминог и прикрывает одним из щупальцев глаза. – Это то, о чем я думаю?

– Угу.

– Какое варварство!

Иронии осьминог не замечает.

– Угу, – снова соглашаюсь я.

– А запах! Кто это вообще?

Имени я не знаю, мне и в голову не пришло спросить о нем у торговца рыбой. Я смотрю на дохлого осьминога, вялого и серого. Он еле заметно отливает лиловым, оттенка увядающей фиалки. В сущности, только цвет и говорит о том, что некогда он был живым.

– Айрис, – отвечаю я. И смотрю на Лили, которая жадно слизывает с пола то, что накапало с осьминога. Мне всегда нравилось называть животных в честь цветов.

– Вот оно что. У меня есть тетя Айрис.

Услышав это, я усмехаюсь зло, как шекспировская ведьма.

– А теперь нет!

«Как только завершится бой победой стороны одной»[14].