Она знала, что ничего «хорошего» тут не было. Знала, что, несмотря на пропажу письма, все еще верила, что однажды Элизабет Мортимер увезет ее из Корама и что она увидит золотистых орлов, пролетающих мимо ее окна, и приветливую луну, как та, что составляла компанию Бриджет в доме Инчбальдов, прогуливаясь вверх и вниз по бархатному небосклону. Но возможности сделать хоть что-то у нее не было. На протяжении всей ее жизни в госпитале у нее вообще не было никаких возможностей.
Но кукла ей все же досталась.
Судья Кантрелл нашел ее, как он сказал ей позже, в самом неожиданном месте – внутри напольных часов у себя в кабинете, но так и не смог вспомнить, когда успел ее туда положить. «Может быть, – пошутил он, – она поклонница Галилея и ей нравится смотреть, как качается маятник?»
Длиной она была около фута, с шерстяными волосами и плоским лицом, к которому Лили полюбила прижиматься щекой. Тартановое платье оказалось красно-зеленым, с пышной юбкой и белым кружевным воротничком, и, рассматривая его, Лили заметила, с какой аккуратностью оно было стачано двойным швом, – нечто подобное могла бы сшить Нелли. Кукла три года пролежала у нее в кровати в Госпитале для найденышей, и по ночам Лили прижимала ее к груди. Она назвала ее Бриджет.
Теперь же она сидит на верхней полке в обиталище у Лили и наблюдает за тихой, полной тайн жизнью Лили-Лиходейки. Тартановое платье выцвело и истерлось. Плоское лицо, некогда розовое, с годами посерело и засалилось, но Лили знает, что, наверное, никогда не расстанется с ней. Может быть, она даже попросит разрешения взять ее с собой на виселицу и надеть ей на шею петлю из нитки, и вместе с нею провалиться в бездну.
Она все еще вспоминает о леди Элизабет Мортимер, чью фамилию носит, и иногда гадает, что стало с ее «кавалером», и представляет, как тот все ищет и ищет – даже в напольных часах – гору серебряных шестипенсовиков и не находит их. Довольно долго Лили писала письма в Шотландию, умоляя приютить ее, даже если бы ей пришлось целыми днями бегать за белками и горностаями в лесу, но не отправила ни одного из них, и теперь, когда впереди у нее только смерть, кажется тщетным воображать какую-то иную жизнь. Она представляет себе леди Элизабет, как всегда согбенную, но с красивым лицом, которое подсвечивают жемчужные лучи северного солнца, и с жалкой вышивкой в руке, которую Лили сделала для нее на ферме «Грачевник». Но та всегда одна.
Лили гадает, стал ли тот кавалер ее мужем и если да, то долго ли им пробыл. Ей рисуется высокий мужчина, который кичится своим имением и носит револьвер. Но ей кажется, что как только этот человек нашел деньги, он сразу же скрылся, погрузив все богатство в кожаные чемоданы, и отправился в те края, которые зовут Новым Светом. Там, в Новом Свете, огромные ущелья, как то, в котором сгинул дядя Джесси Бак. И он, возможно, так и лежит там мертвый, не нужный никому, кроме птиц-падальщиков.
Врата ада
Сны, решила Лили, играли важную роль практически во всем. В них прошлое могло превратиться в будущее. В них можно было опробовать путь, о котором задумываешься, но на который так и не решаешься ступить – до сего момента. В замысловатой математике мыслей сны иногда могут представать безупречно правильными уравнениями. Как-то воскресным вечером, когда Лили было уже почти шестнадцать и она дремала у огня, подобный сон просочился в ее сознание.
Она тут же вскочила, ни на секунду не сомневаясь в том, что вознамерилась сделать, предпочитая не обдумывать детали, но лишь
Она тщательно нарядилась, надела даже подаренные ей Белль мягкие туфли, которые почти не издавали звуков во время ходьбы, свои лучшие перчатки и большой чепец, который затенял ее лицо. Она взяла мешок, завернутый в простыню, и отправилась в путь. Стоял осенний день, и Лили, шагая в сторону Корам-Филдс, заметила, что почерневшие от копоти платаны, увешанные плодами, словно тяжелыми серьгами, сбрасывают свои большие листья всех оттенков желтого, оранжевого и бурого, и подумала о том, как же хорошо, что мир все время меняется и ничто не продолжает жить, исчерпав отведенное ему время.