Лиля, дочь Ларисы

Все же несколько лет Лариса Ивановна и Петр Иванович чуть поджимали губы и несколько натянуто улыбались, когда Лиля и Орест, завидя друг друга, бросались друг другу навстречу с объятиями. Они обнимались по-детски неуклюже, как медвежата, и выглядело это проявление приязни невозможно трогательно. Они общались только с собой, ни ей, ни ему больше никто не был нужен.

– Перерастут, – почему-то говорила Лариса Ивановна Петру Ивановичу. – По крайней мере, он всегда чисто одет и вполне воспитан. Нина – прекрасная женщина!

– А гены куда денешь? – странно отвечал Петр Иванович.

– Рано об этом говорить!

– Эта детская дружба может всем нам выйти боком!

Тем не менее они считали себя людьми широких взглядов и из «демократических соображений» не препятствовали общению детей, разрешали приглашать Ореста домой, но Лилю к нему никогда не пускали: «Лучше пусть он к нам приходит, у тебя отдельная комната, никому не мешаете, и мама вас вкусненьким накормит»

Когда Петр Иванович в очередной раз встречал родителя Ореста в непотребном виде, непременно бубнил себе под нос:

– Нет, это будет чистой воды разбазаривание генофонда! Ни за что! Мой отборный, чистый цветочек! Тонкая селекция и это! – он брезгливо кривился.

Вообще, как специалист, он верил в желание людей преодолеть наследственные пороки, даже верил в попытки, но не верил в результат. Он знал так мало победителей, что они исчезали в общей массе побежденных пороком. Встать на путь наследственного алкоголизма мог только тот, кто искал силы в себе, сам себе давал зарок. Таких людей единицы на тысячи. В основном благие намерения цеплялись за кого-то другого: ради тебя готов на все. Это было крайне уязвимой мотивацией, потому что любой изъян или ущерб в отношениях снова выводил на проторенную предками дорожку – к бутылке. Перспективы Ореста Петра Ивановича не радовали.

Однако вскоре Дубровские вздохнули свободно. В старшей группе сада Лариса Ивановна заметила перемену в дочери: та перестала смотреть на Ореста с радостным восторгом, прыгать на месте и хлопать в ладоши при его появлении, словно получила супер приз. Теперь ее отношение к нему стало покровительственным, снисходительным и доброжелательным в том виде, который невозможно испытывать к жениху, даже если ему всего шесть лет. Девочка перестала искать одобрения и восхищения в глазах Ореста, ей даже стало неважно, нравится ему то, что занимает ее, или нет, она оставалась привычно внимательной к нему и ласковой в силу своей натуры и не более того. Лариса Ивановна специально какое-то время наблюдала за детьми, утвердилась в своем впечатлении и внутренне выдохнула. Она рассказала о своем открытии мужу, тот поверил ей, как верил всегда и во всем, и больше на этот счет они не беспокоились.

***

Потом дети учились в одном классе и оба являлись любимцами учителей. Лиля – потому что обладала бездной обаяния и мягкой женственности, отличалась хорошим воспитанием и врожденной интеллигентностью. Как и ее мать, она стабилизировала пространство вокруг себя, но чуть на иной манер – своей утонченностью невольно обязывала и окружающих быть более вежливыми и культурными. Свободное, простоватое поведение рядом с Лилей непременно приобретало яркий оттенок грубости и невоспитанности. Никому из девочек класса не хотелось проигрывать Дубровской, поэтому тянулись на ее уровень. А мальчики невольно соответствовали девочкам. Учителя радовались высокому стандарту культуры класса и понимали, чья это заслуга.

Учеба давалась Лиле легко и никакая контрольная не могла согнать с ее лица спокойной улыбки. Четверки у нее появлялись редко, только пятерки.

Однако по мере взросления она все реже участвовала в жизни класса, терпеть не могла соревнований и сатиры стенгазет. Если учителя пытались выяснить причину ее отказа, она искренне говорила: «Зачем унижать людей? Я бы не хотела, чтобы меня прилюдно высмеивали» Ей объясняли, что делается это не со зла, а в воспитательных целях, и что рассуждает она не по-пионерски и уж, тем более, не как будущая комсомолка, а по-мещански, трусливо замалчивая проблемы. На что Лиля миролюбиво улыбалась и предлагала другое: «Может, я лучше позанимаюсь с отстающим?» Это устраивало всех, стенгазету оформляли просто к праздникам.

Зато учитель физкультуры долго не отставал от нее:

– Что плохого в соревнованиях? Ты же обязательно победишь! Ведь танцуешь с детства! Легкая атлетика – твое!

Лиля извиняющимся тоном оправдывалась:

– В соревнованиях всегда кто-то хуже, неприятно быть самой хуже или выставлять других такими. Я совсем не люблю дух соревнований! Если бы просто показывали, кто что умеет, а так не хочу.

Физкультурнику тоже хотелось обругать ее чеховской мещаночкой, но слова не срывались с языка – уж слишком обаятельной и по-своему полезной она была, да и угадываемая внутренняя сила, хотя никогда не выставляемая ею напоказ, давала ей незримое преимущество и заставляла отступать.

Пытались повлиять через Ореста, но он обезоруживающе улыбался и ретировался: