Лилия между тернами

— Ты будет находиться здесь пока не смиришься с тем, что теперь принадлежишь мне одному. У тебя больше нет ничего своего, кроме того, что я пожелаю тебе дать. Ты не будешь видеть никого, кроме меня. Ты теперь моя вещь. Моя личная домашняя зверушка. И я буду относиться к тебе так, как захочу. Могу баловать и ласкать, а могу пинать, когда мне вздумается. Могу тр*хать как и когда только захочу. Даже это тело теперь не твоё. Оно моё, и я могу делать с ним все, что пожелаю. А хочу я много, Доминика. Потому что ты должна рассчитаться со мной за каждый чертов раз, когда я хотел тебя, но не мог получить.

И Ариман ушёл.

В моем теле болела каждая мышца, кожа полыхала, а глаза перестали видеть от отёков. Я свернулась клубком и погрузилась в себя. Когда я совсем не шевелилась и почти не дышала, боль не грызла меня так невыносимо. Если бы на мне не было ошейника, то я могла бы обернуться, и тогда регенерация пошла бы намного быстрее. В момент оборота организм словно обновлялся, и это помогало быстро исцеляться. Но ошейник действительно был слишком тугим даже для человеческой шеи, а в кошачьей форме она гораздо толще. Значит нужно было просто ждать. Ждать, ждать и думать. Не могло быть так, чтобы я не смогла освободиться. Всегда есть хоть какой-то выход.

Ариман приходил ко мне каждый день. Он кормил меня с ложки, выносил из моей камеры и купал в душе, осторожно и заботливо обтирал и смазывал ссадины и синяки. А потом нёс обратно и, швырнув на грязный матрас, снова насиловал и бил, когда не мог добиться хоть какого-то отклика. Одни мои синяки и раны заживали, появлялись новые. Несколько раз он приносил мне на подпись какие-то документы. Один раз это даже, по-моему, были якобы мои собственные показания для следователя. Я не подписывала, и Ариман пристегнул меня к кандалам, вделанным в стену, и оставил так на долгое время. Потом я подписала бумаги, и Ариман целовал меня и ласкал, как самое драгоценное сокровище.

— Доминика, — хрипел, он задыхаясь от похоти. — Покорись мне, любимая. Признай меня своим хозяином, и ты выйдешь отсюда. Я буду баловать тебя и лелеять, как королеву. Только признай, что ты моя. Если ты не сделаешь этого, то никогда не увидишь ничего, кроме этих стен. Сгинешь для всех. И никто не спросит о тебе. Потому что в моих руках все рычаги. Я держу за яйца всю полицию и всех гребаных чиновником в этом городе. Я заткну пасть любому журналюге, который попытается копаться. Я всемогущ, Доминика. У тебя нет выхода, кроме как признать меня своим мужем и парой перед всем миром.

Ариман повторял это на все лады — то шепча, то рыча на меня. Он упорно вкладывал в мой мозг мысль, что другого выхода, как только покориться и признать его власть, у меня нет.

В моей камере не было окна. Я не знала ничего о том, сколько времени провела там. Ориентировалась только по чувству голода. Даже не знаю, когда именно я поняла, что на пределе. Поэтому когда Ариман появился в очередной раз, я решила, что должна выбраться или умру.

— Ариман, я готова подчиниться, — глядя в пол, тихо произнесла я.

— Правда, моя маленькая? — Ариман присел передо мной и нежно погладил щеку пальцами.

— Ты уверена? Ты ведь знаешь, как мне трудно причинять тебе боль, любимая? Мне так больно от этого, но ты сама вынуждаешь меня!

Вот уж не подумала бы!

— Уверена. Я больше так просто не могу.

— Моя хорошая, сладкая девочка! — впился Ариман в мои потрескавшиеся губы жадным поцелуем. — Я так рад! Мне невыносимо видеть тебя такой жалкой и истерзанной!

Так не терзай меня, ублюдок! — хотелось закричать мне, но я только покорно потерлась об него щекой.

— Ты любишь меня, детка? — я киваю. — Ты же покажешь мне, как любишь меня? Что бы я был уверен. Покажи мне, Доминика!

И Ариман быстро раздевается и ложится на спину. Мне невыносимо даже думать, что я должна сама прикасаться к его телу. Но я хочу выйти отсюда до того, как сойду с ума или умру. У меня будет другая жизнь, чего бы мне это ни стоило, и я забуду это. Я смогу!

Я перешагиваю через мощные бедра Аримана и сажусь сверху на его уже твердую плоть. Моё тело отказывается увлажняться. Оно выдаст меня, и я почти паникую.

— Поцелуй меня, Доминика! — приказывает Ариман, и я вспоминаю другого мужчину, отдавшего мне тот же приказ.

Он был словно в другой жизни. Я тогда любила. Недолго и безответно, но это было на самом деле. И прямо сейчас воспоминание о нём может спасти меня.

— Поцелуй! — требует Ариман, и я подчиняюсь.

Заблокировав действительность и позволив воспоминаниям наполнить мой мозг и тело, я целую Аримана почти так же, как целовала тогда Риммана в ресторане. Под моими губами сейчас рот не Аримана, а Риммана. Вкус не тот и ощущения другие, но я не позволяю себе думать об этом. Не сейчас! Всё во мне моментально откликается, и я становлюсь не просто влажной, я истекаю.

Ариман, вовлеченный в этот жесткий поцелуй, выгибается подо мной и чувствует это. Его тело опять начинает трястись, как в лихорадке, и он, обхватив свой член, направляет его в меня и хватает меня за бедра, властно насаживая на себя.