Лиловые люпины

Жанка Файн принадлежала к той же категории девочек, что и Лена Румянцева, — к тем, кому само собою достается все лучшее. Но если особость Румяшки оправдывала ее здоровая привлекательность, то про Жанку моя бабушка обязательно бы выразилась: «и в чем душа жива?» Лицо ее, бледное и узенькое, заканчивалось непропорционально удлиненным заостренненьким подбородком, годным, впрочем, для горделивого вздергивания. Вокруг ее хрящеватого носика и на худущих бледнокожих руках и ногах цвели нежные прыщики. В этом только и выражалось созревание ее тела, подзадержавшегося на пороге фигурки, как у Тани Дрот. Правда, Жанка прыщиков не стеснялась, не забеливала зубным порошком на постном масле, как другие, — может, они казались ей знаками неизъяснимого аристократизма. Клеймо особости на Румяшке ощущалось как несмываемое и вечное, как от природы данный ей опознавательный сигнал — этой, именно этой, всегда, везде, в детстве и в зрелости, все самое первое и лучшее без всяких трудов с ее стороны. Жанкино же клеймо, наоборот, казалось временным, данным ей на период, пока за ее костлявыми плечиками еще стояли родители, изо всех сил старавшиеся украсить и выделить дочь, хорошую ученицу и активную комсомолку, рьяно бравшуюся за любую комснагрузку. Жанке, чувствовала я (что впоследствии и подтвердится), долго, трудно и обыденно придется отбывать и отрабатывать свое нынешнее клеймо, отроческую свою избалованность и заносчивость.

— Ведь ее мама певица, — продолжала трещать мне в ухо моя Инка, натягивая чулки, — и по радио даже выступает и даже на гастроли недавно во Францию ездила с папой Жанкиным он у нее дирижер а во Франции мама наверно себе еще и не такие часики купила а здешние Жанке отдала… У них дома знаешь сколько много всего скрипки платья для концертов и даже со шлейфами! И всякие кубки награды лавровый венок почему-то и всякие подарки и костюмы театральные! В пятом помнишь мы ставили сказку «Иван да Марья» так Жанка из дому настоящий золотой кокошник из парчи притащила для Марьи ее еще Танька Дрот играла… А часики Жанкины хоть и наши все равно хорошие она говорит на шестнадцати рубинах! Только жалко рубины внутри в механизме лучше бы снаружи вокруг циферблата они же такие красивые красные и прозрачные и блестящие! Ты смотри сделай чтобы у тебя в следующей главе «Межпланки» были рубины сапфиры и какие хочешь еще камни… Ты дописала «Под сенью эвкабабов»?

— Нет еще, извини, не успела. Вчера много разного дома было, и кладбище, и киноартист… расскажу, все расскажу, — погасила я нетерпеливо вопрошающий жест Инки. — А дописывать на англязе буду, Тома на последнем уроке всегда не так следит. После школы пойдем к тебе, и я прочту.

Тем временем все уже переоделись. Жанка Файн, поблескивая часами, бережливо расправляла подол своего коричневого и форменного, как у всех, но… бархатного платья. Вышла из-под изотовского прикрытия и Пожарова. Выглядела она после травмы не очень: лицо ее словно утеряло под бледностью смуглую абхазскую обожженность, а все тело как будто немного осело на больную ногу, утратив свое обычное остро-пламенное устремление ввысь. Если разобраться, родители одевали Пожарника не лучше моего. Платье ее тоже было штапельное, в рыжину, передник такой же черный сатиновый, застиранный до серости, с номерком на лямке, и ботинки мальчиковые, и чулки в резинку. Но все это выглядело на ней заботливо отглаженным, не жеваным и не вытершимся на швах; ботиночные шнурки перекрещивались верно и даже красиво, свежий воротничок, сиявший белизной, был подшит прочно и не косо, ботинки загодя начищены и чулки не заляпаны — либо Пожар еще до физры успела замыть их в уборной, либо умела ходить по улице не то что я, не забрызгивая ног. Вот только бинт на пострадавшей ноге неказисто бугрился под чулком, но это не нарушало привычной пожаровской подтянутой опрятности.

Дзотик, отделясь от Поджарочки, вышла на середину предбанника и, выполняя обязанности старосты класса, оповестила всех выкриком, который был бы совершенно непонятен посторонним, если бы они тут оказались:

— Девы!// Литра в биокабе!// На третьем!