Лиловые люпины

— Вот, муж напоминает мне, — продолжала мать, — она начала воровать мои вещи для своих танцулек. А когда мы пытаемся изъять их у нее, она бьет нас. Избивает ногами, если уж, извините, говорить начистоту. Меня, больного отца, старуху бабушку. Нам приходится просить вас принять свои меры, какими бы они ни были. Мы согласны на все, потому что жизнь с ней стала невозможной, говорю вам с полной открытостью.

— Это уже подробности! — снова оборвала МАХа. — А для уточнения подробностей мы изыщем менее занятых людей. Тамара Николаевна! — крикнула она. Тома вошла мгновенно, очевидно, слушала под дверью. — Тамара Николаевна, то, что сообщили мне родители ученицы вашего воспитательского класса, порочит вас, меня, всю школу…

— Это-это-это, — выстрелил отец, — это пас… пас… куда!

МАХа и Тома, как я и ожидала, окинули его сострадательнобрезгливым взглядом. До чего дошло, — слушать, как он объясняется с ними на это-это-языке!..

— Я уж не говорю об этих несчастных людях, о ее семье. Я думаю, нам надо вмешаться, Тамара Николаевна. Считаю, что вам надлежит сформировать комиссию из ее же одноклассниц, хороших и сознательных учениц, и сегодня после уроков направить ее на дом к Плешковым, дабы комиссия на месте обследовала быт этой ученицы и доложила вам все подробности ее внешкольной жизни.

— Комиссия немедленно будет сформирована и отправлена, — по-солдатски ответила Тома.

— Я не сказала «немедленно», Тамара Николаевна, — поправила МАХа, — после уроков. Тратить на это учебное время вашего актива — слишком много чести для такой девицы. МАХа никогда не звала нас «девицами», всегда «девочками», стараясь не «пере-взрослять» нас. Называя меня «девицей», она точно выводила меня из школьного возраста, из-под опеки.

— После уроков комиссия обследует быт Плешковой, — поправилась Тома.

— Все свободны. Плешкова— в класс. До свидания, товарищи, — кивнула под фикусы МАХа.

Я не умела, да, может, не умею и сейчас, по-настоящему чувствовать ни большого несчастья, ни крупной радости. То есть с радостью еще туда-сюда, — посмеюсь, попрыгаю, похлопаю в ладоши, и радость станет состоянием довольного покоя. Несчастье же, сначала ударяя в голову как бы залпом МОЕГО, вслед за тем обычно наполняло меня тупым пустотелым парением, инстинктивной заведенностью движений и слов. Не знаю, губило или спасало меня это свойство; наверное, всем казалось, что я двигаюсь и говорю соответственно моменту, на самом же деле я словно присутствовала лишь поодаль и могла даже с отстраненным недоумением наблюдать и слушать свои поступки и реплики. Уже в те времена я начала замечать это за собой и сама изумлялась, до чего быстро и сосредоточенно, несмотря на всю свою ослепленностъ и оглушенность, как бесчувственный воздушный шар, вознеслась я на четвертый этаж, вошла в химкаб и, не реагируя на шепоты и огляды на меня всех их, села на место. Любопытство класса осталось неудовлетворенным. Но не надолго: минут через пять после меня в кабе появилась Тома.

— Еще раз прошу прощения, Галина Сергеевна, — начала она, опять-таки избегая при Химере акцента, — но до конца урока остается только семь минут. Не позволите ли вы мне занять их важным воспитательским сообщением, которое я должна сделать классу?

— Тамара Николаевна, как я могу возражать, когда речь идет о долге воспитателя? Прошу вас за стол — и разговаривайте с классом.

Получилось, что Химера, как бы отвечая Томе любезностью на любезность, сняла перед ее безакцентностью все свои кондитерские уменьшительные суффиксы, — это было точно взаимный росчерк мушкетерскими перьями по земле. Тома поднялась за стол.

— Мне очень не хотелось бы заниматься такими делами сегодня, девятый-первый клэсс, — видно, от «клэсса» Тома уже не могла отделаться, — но как быть, если родителям Плешковой Ники заблагорассудилось именно сегодня явиться к Марии Андреевне с жалобами на свою дочь. — Все они — я это чувствовала, ни на кого не глядя и напряженно созерцая свой номерок на лямке, — немедленно уставились на меня, и Тома подбросила им: — Домашнее поведение Плешковой вышло из всяких рамок, и ее родителям, значит, стало совсем невмоготу, если они рискнули обеспокоить директора школы сегодня. Впрочем, отец Плешковой — нервнобольной и неполноценный человек, так что мало ли какая нелепость могла прийти ему в голову. Короче, директор школы постановила просить меня приказать вам, актив девятого-первого, сегодня же сформировать и направить после уроков к Плешковой специальную надомную комиссию.

— Что за комиссия, создатель? — раздался позади меня громкий выдох.

Скорее всего, по голосу и машинальной памятливой эрудированности, это вырвалось у Орлянки, вылетело невольно, но Тома ответила серьезно:

— Комиссия обследует на дому все подробности частной жизни Плешковой Ники и доложит их всему клэссу и мне, как клэссному воспитателю. Сейчас вам надлежит эту комиссию создать. Я думаю, в нее войдут активнейшие, лучшие ученицы клэсса. Изотова Валя, — Тома ткнула в нее перстом, Дзотик встала, — Румянцева Лена, Дрот Таня, Бываева Лора.