Лиловый цветок гибискуса

— Ты наверняка считаешь Нсукку недостаточно цивилизованным городом по сравнению с Энугу, — неожиданно произнесла Амака, по-прежнему глядя в зеркало. — Я просила маму, чтобы она перестала вынуждать вас приехать.

— Я… мы… хотели приехать.

Амака улыбнулась отражению тонкой, снисходительной улыбкой, которая как бы говорила, что мне не стоило трудиться лгать ей.

— Здесь нет никаких модных или развлекательных заведений, если ты еще этого не поняла. В Нсукке нет ни «Дженесис», ни «Девятого озера».

— Что?

— «Дженесис» и «Девятое озеро», развлекательные центры Энугу. Ты же все время туда ходишь, так ведь?

— Нет.

Амака посмотрела на меня с удивлением.

— Ну хотя бы время от времени?

— Я… да.

Я никогда не была в «Дженесис» и только однажды побывала в отеле «Девятое озеро», когда бизнес-партнер папы устроил там прием по случаю свадьбы. Мы провели внутри столько времени, сколько потребовалось, чтобы сфотографироваться с новобрачными и вручить им подарок.

Амака взяла расческу и провела ею по коротким волосам. Потом повернулась ко мне и спросила:

— Почему ты говоришь так тихо?

— Прости?

— Ты все время шепчешь.

— А, — отозвалась я, разглядывая ее стол, заваленный множеством самых разных вещей, от книг и фломастеров до треснувшего зеркальца.

Амака отложила расческу и стянула платье через голову. В белом кружевном бюстгальтере и тонких голубых трусиках она похожила на козочку: смуглая, высокая и стройная. Я быстро отвела глаза. Мне ни разу не доводилось видеть, как раздевается другой человек. Смотреть на чужое тело было грешно.

— Это, конечно, не идет ни в какое сравнение с твоим музыкальным центром в Энугу, — Амака включила маленький кассетный магнитофон, кивая в такт барабанному ритму. — В основном я слушаю местных музыкантов. Они самобытны, им есть о чем сказать слушателям. Больше всего мне нравятся Fela, Osadebe и Onyeka. Ах, да я прекрасно понимаю, что ты и так знаешь, кто они такие. Уверена, тебе больше нравится американская поп-музыка, как и всем остальным подросткам.

Она так сказала «подросткам», будто сама к ним не относилась. Словно «подростки» были разновидностью людей, которые стояли ниже нее на социальной лестнице, потому что не слушали самобытную музыку. И она говорила «самобытный» с гордостью человека, который прежде не думал, что будет знать такие слова.

Я неподвижно сидела на краю кровати, стискивая пальцы и отчаянно желая сказать Амаке, что у меня нет музыкального центра или магнитофона и что я не смогу различить музыкальные стили или узнать музыкантов.

— Это твоя картина? — спросила я вместо всего, что крутилось на языке, указывая на акварельное изображение женщины с ребенком, почти повторяющее Мадонну и Дитя, которая висела у папы в спальне, за одним исключением: и женщина, и ребенок на рисунке Амаки были темнокожими.

— Да, я иногда рисую.

— Очень красиво.

Я не знала, что моя кузина так реалистично пишет акварелью. А еще мне очень хотелось, чтобы она перестала смотреть на меня как на странное лабораторное животное, словно гадая, к какому виду я отношусь.

— Что вас там задержало, девочки? — крикнула из кухни тетушка Ифеома.

Я последовала за Амакой и стала смотреть, как она нарезает и жарит бананы. Вскоре вернулись мальчики, притащившие полиэтиленовый пакет с напитками. Тетушка Ифеома попросила Обиору накрыть на стол.

— Сегодня мы примем Камбили и Джаджа как гостей, но уже завтра они станут частью нашей семьи и разделят наши заботы, — сказала она.

Обеденный стол — деревянный, старый, потрескавшийся от жары — облезал; верхний слой древесины свисал, как шкурка с линяющего сверчка, коричневыми хлопьями, сворачивающимися по краям. Стулья были от разных гарнитуров: четыре — из простого дерева, такие стояли у меня в классе, а еще два — с мягкими черными сиденьями. Мы с Джаджа сели рядом. Тетушка Ифеома произнесла молитву, и я не успела открыть глаза, а кузены уже сказали «Аминь».

— Nne, мы не служим Мессу за столом, как твой отец, — рассмеялась тетушка Ифеома. Амака внимательно смотрела на меня.

— Лимонад и курица! Надеюсь, Джаджа и Камбили будут приезжать к нам каждый день! — воскликнул Обиора, подталкивая вперед стакан.

— Мама, я хочу куриную ножку, — попросил Чима.

— По-моему, они стали наливать меньше колы в бутылки, — Амака повертела в руках бутыль с напитком.

Я смотрела на рисовый джолоф, жареные бананы и на половинку куриной голени, сложенные на тарелке, и пыталась заставить себя поесть. Тарелки тоже были разными. Чима и Обиора ели из пластиковых, а у всех остальных стояли стеклянные, но без цветов или серебристых полосок. Вокруг звучал смех, разговоры обо всем на свете, вопросы, зачастую не получавшие никакого ответа. Дома мы всегда говорили осмысленно, особенно за столом, но мои кузены, казалось, произносят слова ради самого общения.

— Мам, biko, дай мне шею, — попросила Амака.

— Разве не ты ела ее в прошлый раз, gbo? — беззлобно проворчала тетя, но все же взяла куриную шею со своей тарелки и положила ее Амаке.

— А когда мы последний раз ели курицу? — прочавкал Обиора с набитым ртом.