—
— Njemanze! — подхватили кузены.
—
— Njemanze!
—
— Njemanze!
— У черепахи треснутый панцирь! — фыркнул Чима.
— А вам не кажется странным, что только мать пса попала на небо? — как бы случайно поинтересовался Обиора по-английски.
— И вообще, кто эти богатые друзья на небе? — подхватила Амака.
— Должно быть, предки пса, — заметил Обиора.
Кузены расхохотались, и дедушка засмеялся тоже, мягко, негромко, словно понимал английские слова. Потом он откинулся назад и закрыл глаза. А я наблюдала за ними и жалела, что я не кричала
Дедушка Ннукву проснулся раньше всех. Он хотел завтракать, сидя на террасе и наблюдая за встающим солнцем. Поэтому тетушка Ифеома попросила Обиору расстелить на террасе циновку. Мы завтракали вместе с дедушкой, слушая его рассказы о мужчинах, собиравших пальмовый сок, и о том, как они с рассветом уходили из деревень, чтобы забраться на пальмы, потому что после восхода сок становился кислым. Я понимала, что он скучает по своей деревне и по пальмам, на которые взбирались сборщики сока с поясами, сплетенными из тех же пальмовых листьев, которыми они привязывали себя к стволам.
У нас был хлеб,
— С ним будет все в порядке, — сказала она по-английски. — Скоро он начнет проситься обратно в деревню.
— За дедушкой нужен уход, — заявила Амака. — Может, ему стоит сюда переехать, мам. Не думаю, что эта девочка, Чиньелу, заботится о нем как полагается.
—
— Когда ты отвезешь его сдавать анализы?
— Только завтра. Доктор Ндуома сказал, что можно сделать два анализа вместо четырех, но потребуется полная оплата. Поэтому сначала мне придется отстоять огромную очередь в банке.
Во двор въехала машина, и еще до того, как Амака спросила: «Это отец Амади?», — я уже знала, что это он. Я видела эту маленькую «Тойоту хэтчбек» только дважды, но уже узнала бы этот автомобиль где угодно. У меня задрожали руки.
— Он говорил, что заедет проведать дедушку Ннукву.
Отец Амади был в свободной, опоясанной вокруг талии черной веревкой сутане с длинным рукавом. Его легкая пружинящая походка приковывала к себе взгляд, даже когда он носил облачение священника. Я развернулась и опрометью бросилась в спальню. Из окна, на котором не хватало пары планок жалюзи, я хорошо видела палисадник. Я приникла к маленькому отверстию в москитной сетке, в появлении которого Амака винила мотыльков, каждый вечер вившихся вокруг лампочки.
Отец Амади стоял возле окна, так близко, что я могла рассмотреть волны, которыми лежали его курчавые волосы, напоминавшие рябь на воде.
— Он так быстро поправляется,
— Наш Господь милостив, Ифеома, — с радостью, словно дедушка Ннукву и его близкий родственник, ответил отец Амади. Потом он расказал, что собирается навестить друга, который только что вернулся из миссии на Папуа Новой Гвинее. Повернувшись к Джаджа и Обиоре, он произнес:
— Я заеду за вами сегодня вечером. Поиграем на стадионе в футбол с ребятами из семинарии.
— Хорошо, отец, — звонко ответил Джаджа.
— А где Камбили? — спросил он.
Мое дыхание участилось. Не знаю почему, но я была благодарна за то, что отец Амади произнес мое имя, что он его запомнил.
— По-моему, она в квартире, — ответила тетушка Ифеома.
— Джаджа, скажи ей, что она может поехать с нами, если захочет.
Позже, когда они вернулись, я сделала вид, что сплю. Я не выходила в гостиную до тех пор, пока не услышала, как он выезжает из двора вместе с Джаджа и Обиорой. Я не хотела ехать с ними, но в то же время, когда звук мотора его машины затих, мне хотелось броситься за ней со всех ног.