Лимон

Однажды, сидя на скамье, я почувствовала что-то странное и стала оглядываться по сторонам. Оказалось, что идет дождь, чего до того момента я не осознавала. Моя одежда успела промокнуть насквозь. В другой раз я была уверена, что нахожусь в парке, но, стряхнув наваждение, поняла, что я у себя дома. Дома, на диване в гостиной, с раздвинутыми коленями, прижатыми к груди, как любила сидеть сестра. На столике рядом с диваном лежали ручка, блок бумаги для заметок, пульт от телевизора и прочие мелочи. Чувствуя, что за мной наблюдают, я осмотрела гостиную. Никого не было. Никого не было, но что-то было. Валявшийся слева от столика рулон туалетной бумаги явно пялился на меня отверстием картонной гильзы. Стоило повернуться в его сторону, и рулон избегал на меня смотреть, но когда я глядела прямо перед собой, отчетливо чувствовала одноглазый взгляд, сверливший мой все еще распухший после недавней операции подбородок. Я не могла понять, что ему надо, но затем меня осенило, что рулон насмехается. Я вскочила, пнула его ногой и принялась топтать. Рулон сплющился, его глаз закрылся. Подглядывающий умер. Я убила его. Тут же пришло в голову, что почивший рулон олицетворяет и меня, и Хэон. Двух растерзанных и мертвых сестер. Потому что Таон тоже больше не существовало. Меня можно было звать любым другим именем – ни мое лицо, ни моя душа уже не были прежними. Я шлепнулась на пол, подняла раздавленный бумажный труп и зарыдала. Я не знала, кем была в тот момент, когда лила слезы. Как не знала и то, кем буду в дальнейшем. Отрывая полоски бумаги, я вытирала глаза. Люди не всегда замечают, как теряют надежду. Ко мне же пришло осознание, что я не заметила, как потеряла жизнь.

Я то и дело чувствовала взгляды, прилипавшие к лицу. Иногда меня рассматривали люди, но не только. Чаще мной интересовались вещи. Они непрерывно за мной наблюдали, скрыться не было никакой возможности. Из-за необходимости выдерживать назойливое внимание я постоянно пребывала в напряжении. Даже когда оставалась одна, пыталась контролировать свое тело и реакции. Но удавалось не всегда, и время от времени происходили срывы. В такие моменты я набрасывалась на вещи, раскидывала, топтала, раздирала в клочья. Но моими жертвами становились только мягкие и неломкие. Я не выносила громких звуков ударов или бьющегося стекла. Даже представлять их было мучительно страшно. По какой-то причине такие звуки действовали мне не только на уши, но и на глаза. Стоило услышать, как один твердый предмет ударяется о другой и трескается от столкновения, в глазах начиналась жуткая резь. Прямо передо мной с воем вспыхивало адское пламя, и пока оно полыхало, по лицу катились горячие, как кровь, слезы.

За день до выпускного в институте я свалилась с температурой. Воспалилось горло, горело лицо. Мама была на работе. Я выпила лекарство из аптечки и прополоскала горло теплой водой с солью. Из зеркала в ванной на меня уставилась пылающая физиономия с яркими шрамами пластических операций.

Проснувшись на рассвете, я еще раз приняла лекарство и опять заснула. В следующий раз открыла глаза уже хорошо за полдень. Мама успела уйти на работу. Официальная часть выпускного, скорее всего, закончилась. Я достала из холодильника пару яиц и поставила варить. Ожидая, пока приготовится завтрак, уселась на диван в гостиной – и оказалась в парке. Сестра, словно желтая фрезия; деревянная скамья; треск удара; мокрые от крови черные волосы; бедра, вымазанные менструальной кровью; желто-красный цветок, исчезающий в темноте; чье-то неясное алеющее лицо, разлетающееся на кусочки… Кипящая вода с шипением выплеснулась на плиту, и я вернулась в реальность.

Я выключила газ и залила яйца холодной водой. Чтобы не слышать звук разбивающейся скорлупы, аккуратно покатала одно яйцо по столу и начала чистить. В лучах дневного солнца, проникавшего через широкие окна гостиной, был виден тонкий слой покрывавшей стол пыли. Еще не дочистив яйцо, я откусила верхушку и, жуя, почувствовала, как во рту смешиваются упругий белок и недоваренный сочный желток. Я взглянула на откушенное яйцо. В солнечном свете желток сиял и в оправе из белка казался обрамленным желтым бриллиантом. Это было красиво.

Да, я подумала, что это красиво. А сразу затем – о том, что заметила красоту впервые за долгое время. Мне вспомнилась Санхи, приятельница по школьному литературному клубу, и наша случайная встреча несколько лет назад. Я спросила тогда, продолжает ли она сочинять. Лимон… Яркий блестящий желток пробудил во мне желание опять писать стихи. Он уютно устроился в объятиях белка, и, глядя на надкушенное яйцо, я чувствовала успокоение. Исчезло одиночество, исчезла боль. Мне стало тепло и приятно, словно младенцу в колыбели. Я чувствовала, как после долгой спячки пробуждается и набирает силу подавленная энергия, полузабытая часть моей души… И тут перед внутренним взором возник Хан Ману.