Лимон

Действие было закончено. Чувствуя, как в нём закипает отчаяние, Такаси закрыл окно. Он прислушивался к вою зимнего ветра, призывающего ночь, и вдруг, откуда-то издалека, из темноты, где не было электрического света, раздался звон разбившихся стеклянных дверей.

2

От матери пришло письмо:

«С тех пор как умерла Нобуко, отец совсем сдал. У тебя здоровье тоже слабое, прошу, побереги себя. Ещё одного удара нам не перенести.

В последнее время я часто просыпаюсь посреди ночи, как будто от испуга. Так тревожусь о тебе. Стараюсь не думать, но всё напрасно. Просыпаюсь и больше не могу заснуть».

Читая эти строки, Такаси почувствовал, как комок подкатил к горлу. В ночи, когда все вокруг спят, они с матерью мучат друг друга. Учащённое биение его сердца в такие моменты ведь может разбудить ее.

Младший брат Такаси умер от позвоночного кариеса. Вслед за ним умерла младшая сестрёнка Нобуко — ушла, потеряв силы жить. Рой насекомых кружится вокруг мёртвого собрата, стеная и плача. И брата, и сестру опустили в землю с белой гипсовой постели, где до этого они лежали год.

Почему же врач сказал ему: «Этот год определит последующие десять лет»?

В тот момент где-то в глубине души возникло дурное предчувствие, и он подумал:

«Словно бы у меня должна быть какая-то цель, которую я могу достичь только за эти десять лет. Почему же он не сказал мне, что я умру уже через несколько лет?»

Перед его глазами встала безжизненная картина, которую ему часто приходилось видеть.

Остановка на улице тёмных холодных официальных зданий. Он ждал трамвая и раздумывал: стоит ли ему возвращаться домой или ехать в шумный центр. Он никак не мог принять решение. Сколько он ни ждал, трамвай не приходил ни с той, ни с другой стороны. Тяжёлые чёрные тени зданий, голые деревья, контуры тусклых фонарей. — Трамваи, переполненные как аквариум, иногда пересекают перекрёсток где-то вдали. Внезапно он потерял контроль над картиной. Он почувствовал, что формы вокруг резко рушатся.

Как-то раз в детстве Такаси топил в речке мышь, попавшуюся в мышеловку. Проволочная сетка в кристальной воде, казалось, висит в воздухе. Мышь вскоре перестала барахтаться, прижавшись мордочкой к сетке. Наконец белые пузырьки всплыли на поверхность воды…

Ещё пять, шесть лет назад его болезнь, словно бы заранее договорившись со смертью, не причиняла ему ничего, кроме какой-то сладкой грусти, и так проходило время. Но однажды он заметил, что его не волнует больше ничего, кроме еды и отдыха, а те желания и чувства, которые он взращивал в себе: гурманство, праздность, любопытство, постепенно уносили от него волю жить. Он не раз пытался взять себя в руки, вернуть себе вкус жизни. Однако его мысли и действия как-то незаметно превратились в пустой звук и, утратив былую подвижность, замерли. Такая картина предстала перед ним.

«Немало людей с такими симптомами умирали по истечении определенного времени. Такие симптомы появились и у тебя».

Когда один его знакомый, большой ученый, впервые сказал ему это, он не стал спорить с ним, хотя ненавидел эти слова, и его голова отказывалась принимать их. Но теперь он больше не противился им. Ему уготована белая, как гипс, постель, а потом чёрная земля, в которую он уйдёт через несколько лет.

Спускалась ночь, донеся стук колотушки сторожа, где-то во мраке своего сердца Такаси прошептал:

«Доброй ночи, матушка».

Стук колотушки отзывался со склонов, со стороны усадеб около дома Такаси, и по изменению его эха можно было представить, куда идет сторож. Лай собак вдалеке походил на скрип в лёгких. — Наконец Такаси увидел ночного сторожа. А затем силуэт матери. На сердце все сгущались сумерки, и он вновь прошептал:

«Доброй ночи, матушка».

3

Закончив уборку в комнате, Такаси настежь распахнул окно и прилёг на тростниковую кушетку. Услышав птичью трель «дзю-дзю», он пригляделся и в тени живой изгороди увидел камышовку, неумело выводившую мелодию.

Приподняв голову, чтобы получше разглядеть её, он, имитируя птичью трель, просвистел «дзю-дзю». — Когда-то давно у него была канарейка.

Ослепительные лучи утреннего солнца бисером рассыпались по листве. Обычно камышовки настораживаются, услышав свист Такаси, но эта так же, как и его канарейка, не обратила на него никакого внимания. Она была толстой, видимо, много ела, — словно бы надела пуховый жилет. — Когда Такаси умолк, она равнодушно упорхнула на одну из нижних веток.

На другой стороне низины возле усадьбы, принадлежавшей какому-то аристократу, виднелся сад, залитый солнечным светом. На сухой жёлтой траве лежал красный футон.[69] — Такаси встал необычно рано, и это утро его восхитило.

Немного погодя Такаси увидел блестящие красные плоды целаструса,[70] которые висели над крышей, осыпанной засохшими коричневыми листьями, а затем вышел за ворота.