Лимон

Ёсида также мучило то, что у этой тревоги были последствия. Кто-то должен был сходить за врачом, и кто-то должен был сидеть ночью у его постели. Ему было тяжело попросить человека, закончившего свой рабочий день и собиравшегося уже ко сну, сходить за врачом, жившим в половине ри от его дома по проселочной дороге. Или же попросить мать, которой уже было за шестьдесят, посидеть ночью у его постели. Когда наступал момент и Ёсида намеревался решительно попросить об этом, он сталкивался с вопросом: как заставить непонятливую мать понять всю тяжесть его положения? — Нет, даже если он сможет ей об этом сказать, мать примет это со свойственным ей спокойствием, а человек, которого он попросит сходить за врачом, возьмется за поручение с большой неохотой, и тогда страдания Ёсида окажутся напрасными, как попытка сдвинуть высокую гору с места пустыми фантазиями. — Но все же, почему появляется эта тревога? А точнее, почему тревога влечет за собой тревогу? Он думал о том, что все уже заснули и вряд ли найдется кто-то, чтобы вызвать ему врача, а также о том, что заснула его мама, и он остался один на один с долгими одинокими ночными часами, а еще о том, что если в ночи его непонятная тревога обретет хоть какую-нибудь форму, он не сможет больше ничего сделать. Поэтому, закрывая глаза, он спрашивал себя: «Терпеть или попросить?», понимая, что кроме этого выбора у него нет иного решения. Даже если он сможет почувствовать в себе, хотя бы неясно, другое решение, в том безвыходном положении, в котором оказалось и его тело, и его душа, ему будет еще труднее отказаться от своего заблуждения, и в результате страдания, связывающие его по рукам и ногам, будут лишь множиться. В конце концов, он не сможет терпеть эти страдания и примет окончательное решение: «Чем так мучаться, лучше сказать». Однако в этот самый момент его охватит чувство безысходности, и беспечное существование матери, садящей подле, будет выводить его из себя. «Она так близко, почему же я не могу сделать так, чтобы она меня поняла». Ёсида захочется извлечь свою боль из груди и швырнуть ей в лицо, чтоб только избавиться от своего раздражения.

Однако, в конце концов, и это сведется к жалобам, слабым и трусливым: «Как тяжело, как плохо!». Если задуматься, это будет не столько слабостью, сколько подсознательным желанием человека, оказавшегося в безвыходном положении, обратить на себя внимание, когда что-то случится посреди ночи. Ему неизбежно останется терпеть бессонные и одинокие ночи.

Много раз Ёсида думал: «Мне бы хоть просто спокойно поспать». Будь у него хоть надежда заснуть этой ночью, он бы не страдал, несмотря на всю свою маяту. Самым тяжелым было то, что он не мог ни днем, ни ночью уповать на сон. Чтобы хоть немного справиться с болью в груди, Ёсида сидел в постели и день и ночь. И сон, казалось, не имеет к нему никакого отношения, как слабый солнечный свет, который то появляется, то исчезает в небе в дождливый день. Как бы ни устала его мама, ухаживая за ним весь день, с приходом ночи она всегда сладко засыпала, казалось, что ей хорошо, и в этом Ёсида видел ее черствость по отношению к себе. В конце концов, говорил он, пришло время и мне заснуть, — и продолжал свои попытки.

Как-то раз вечером в комнату Ёсида проскользнула кошка. Раньше эта кошка всегда спала в постели Ёсида, однако с тех пор, как он заболел, он просил не впускать ее сюда, сказав, что она ему мешает. Когда Ёсида вдруг услышал знакомое «мяу» и увидел, как кошка вышагивает по комнате, то не мог сдержаться и разволновался. Он думал позвать маму, которая спала в соседней комнате, однако она уже два или три дня тоже лежала в постели, кажется, с гриппом. Ёсида подумал, что уход нужен и ему, и ей, и предложил вызвать сиделку. Мать категорически отказалась, настаивая на своем: «Раз ты терпишь, значит и я смогу». Ёсида стало тягостно на душе, и предложение так и не осуществилось. И теперь Ёсида не мог разбудить маму из-за какой-то кошки. Ёсида думал об этой кошке и спрашивал себя: «Я знал, что такое может случиться, почему же я так нервничаю?» Он не мог не возмущаться, потому что жертва, которую он принес, разволновавшись, оказалась совершенно бессмысленной. Он понимал, что от его раздражения ничего не изменится. Однако выгнать ничего не понимающую кошку в его нынешнем состоянии, когда он почти не может шевелиться, было трудной задачей.